Средневековый мир: культура безмолвствующего большинства
Шрифт:
Создается впечатление, что наиболее питательной средой, благоприятствовавшей употреблению сакральных формул, была деревня. Но не одна она.
Опасности, сопряженные с дальними поездками, плаваниями и паломничествами, диктовали необходимость выработки формул «за путешествующих». При помощи этих формул странник пытался защитить себя от всякого рода неожиданностей и заручиться помощью «милосердного Бога, коего ни протяженность пространства (пес spacia locorum), ни длительность времени (пес interualla temporum) не могут отдалить от тех, о ком печется молящийся» (21, II, с. 236). Излюбленными покровителями путников считались Каспар, Мельхиор и Вальтасар — три волхва (царя) евангельской легенды. Одно из благословений путешествующих гласило: «Каспар ведет меня, Вальтасар меня направляет, Мельхиор спасает и сопровождает меня к вечной жизни» (21, II, с. 268). Отправляющиеся в паломничество заботились
Неодолимая тяга к детализации и скрупулезному охвату всего круга явлений и предметов, подлежавших благословению, проявляется и в формулах освящения монастырской обители. Отдельно благословляются передний зал, дормиторий, госпиталь, скрипторий, кухня, трапезная, погреб, кладовая, мастерские, кузница, пивоварня, поля, амбары и т. п. (21, 1, с. 636–644).
Освящение оружия также сопровождалось произнесением заклятий, которые должны были сделать собственное оружие разящим, а оружие противника — бессильным. Существовали талисманы («письма»), защищавшие воинов от ран. Нельзя не упомянуть при этом, что подобные заклинания вызывали подозрения и осуждались учеными людьми: «Глупец я, коль складываю такие слова: «Заклинаю тебя, оружие» — и т. п., дабы оно меня не ранило, ибо сие прямо противоречит предписаниям Бога моего, который один определяет природу каждой вещи: огню — чтобы пылал, мечу — чтобы наносил раны…» (текст XV в.: 21, II, с. 299)^.
Брак и семья представляли собой такую область человеческих отношений, вторжение в которую дьявольского начала было особенно опасным и вероятным. И хотя церковный брак утвердился в Европе довольно поздно (вплоть до XV в. он еще не сделался повсеместно обязательной формальной процедурой), защита материнства и детства от посягательств нечистой силы была важной заботой духовенства. Начиная с XI в. существуют литургические благословения брачащихся, которые были призваны заменить аналогичные дохристианские обряды. Опасения, что бесы способны помешать продолжению рода насылаемой ими порчей, разделяли как образованные люди, так и простонародье. Страх перед ligatio, утратой способности к зачатию и деторождению вследствие дьявольского вмешательства и зловредной магии, особенно возрос к концу изучаемой эпохи, в период распространившейся охоты на ведьм. Поэтому benedictio thalami, благословение брачного ложа, занимает видное место в ряду церковных формул. Эти благословения давались как новобрачным, так и супругам, уже находившимся в более или менее длительном сожительстве.
Не меньшее значение придавалось благословениям рожениц: наряду с заклинаниями существенны были молитвы, обращенные к святым, которые считались покровительницами молодых матерей, — Анне, Маргарите, Катерине, Варваре, Агате. Впрочем, как рассказывают жития, и святые мужского пола выступали в роли помощников при родах. «Вода святого Альберта» (сицилийского монаха, скончавшегося в начале XIV в.) считалась чрезвычайно эффективным родовспомогательным средством, и при ее употреблении читалась особая молитва (21, II, с. 197). В формулах благословения содержатся указания, согласно которым их оглашение должно было сопровождаться прикосновениями к животу и бокам роженицы, а на голову ей возлагали Евангелие; на ее грудь надлежало положить кусок пергамента с текстом заклятия. В нем содержался перечень священных рождений: «Анна родила Марию, Мария родила Христа без боли и мук, Елизавета родила Иоанна и не страдала». Далее следовал призыв к младенцу, находившемуся во чреве матери: «Заклинаю тебя, дитя, во имя Отца и Сына и Духа Святого, выйди из сей женщины, жив ты или мертв…» «Этими словами заклинаю тебя, творение, мертвое ты или живое, мужского пола или женского, поскорей выйди, дабы узреть свет дня и дабы раба Божья не скончалась в родах…» (21, II, с. 200, 201).
Текст заклинания мог быть написан на хлебе, который давали съесть роженице, либо же письменное заклинание привязывали к ее животу или к голени, после чего должны были незамедлительно наступить роды. Священник надевал на мучающуюся родами женщину пояс, в котором служил мессу, либо поясом самой роженицы обвязывали церковный колокол и трижды в него звонили. Символическое затягивание и развязывание узлов должно было оказать благотворное воздействие на роды.
Роженице можно помочь, если ей подает воду для питья преступник или если она посидела на его одежде. Целебные свойства приписывались вещам, которые принадлежали преступникам. Веревка повешенного была талисманом, а части одежды казненного должны были приносить удачу. Благотворным для роженицы было посидеть на погребальных носилках. Эти обряды церковь осуждала, но, как мы могли в очередной раз убедиться, грань между дозволенными ритуалами, в которых принимал активное участие и сам священник, и ритуалами предосудительными, с точки зрения духовенства, — эта грань была зыбкой, отчасти размытой, нечеткой.
Целая серия формул содержит benedictiones post par-turn — благословения женщин, разрешившихся от бремени, и их младенцев '(21, II, с. 208–212). Но наряду с этими церковными формулами применялись и другие народные средства, призванные охранить мать и новорожденного от злокозненных посягательств бесов и колдунов. Однако родившая женщина считалась нечистой, и рядом церковных предписаний (в частности, в «покаянных книгах») ей возбранялось в течение определенного (часто сорокадневного) срока входить во храм божий. Эти ограничения проистекали из ветхозаветных запретов.
Между тем начиная с Григория Великого ученые люди высказывали противоположную точку зрения: на роженице не лежит субъективной вины, которая могла бы послужить препятствием к принятию таинств, и древне— иудейский запрет утратил силу; греховно вожделение, но не роды. Поэтому даже в тот самый день, когда она разрешилась от бремени, женщина вправе вступить в дом Господа, дабы вознести Ему благодарственную молитву. Однако это более мягкое отношение к роженицам (как и к женщинам, переживавшим месячное недомогание) утвердилось в римской церкви только с «Декретом» Грациана (ок. 1140 г.) и решением Иннокентия III. До этого в церковной практике оставались в силе строгие ограничения пенитенциалиев, согласно которым женщина после родов или страдающая менструацией должна была пройти ритуал очищения. Впрочем, из постановлений церковных синодов XIII и начала XIV в. явствует, что приходские священники продолжали придерживаться старой позиции.
Налицо опять-таки расхождение между установками ученой части духовенства и рядовыми пастырями, теснее связанными с народом. Формулы введения женщины в церковь гласят, что этот ритуал совершался лишь на сороковой день после родов, если она родила сына, и на сорок шестой день, если ребенок был женского пола. Церковные формулы XI в. прямо ссылаются на закон Моисеев о нечистоте родившей или менструирующей женщины. В других формулах ограничительные сроки еще более длительные (до 80 дней в случае рождения девочки: 21, II, с. 224, 225). Франц замечает: в то время как в греческой церкви в соответствующих ритуальных формулах в центре внимания находится благословение появившегося на свет младенца, в формулах латинской церкви ребенок не упоминается и все внимание сосредоточено на матери, хотя она нередко являлась в церковь с новорожденным на руках (21, II, с. 230–231).
С крещением новорожденного был сопряжен ряд суеверий и ритуалов, которые производились в церкви. Для того чтобы младенец не болел, его возлагали на алтарь либо на гробницу или могилу — это должно было на всю жизнь предохранить его от зубных и глазных болезней; ребенок, полежавший на очаге в доме, был защищен от лихорадки. Этот обряд осужден в пенитенциалии Бурхарда Вормсского. Отношение к родам и роженицам обнаруживается в предрассудке, согласно которому умершую в родах женщину нельзя ни вносить в церковь для отпевания, ни погребать в освященной земле. На этот счет у церковных властей не было единства. Кое-где таких покойниц хоронили в особых частях кладбищ, отделяя их могилы от прочих. Приближение к этим могилам считали опасным для девушек и женщин в возрасте от 15 до 49 лет — они в свою очередь могли умереть при родах. Выработка формулы «внесения мертвой роженицы в церковь» свидетельствует о том, что духовенство считалось с этой народной приметой.
Страх перед болезнями в обществе, применительно к которому трудно говорить даже о рудиментарной медицине, был исключительно велик. Он еще более обострялся вследствие общераспространенной уверенности в том, что болезни по попущению божьему насылает нечистая сила. Поэтому понятно, что наряду с естественноприродными способами лечения и знахарством (впрочем, едва ли различимыми) огромную роль должны были играть всякого рода заклинания. Подобные заклинания языческого происхождения применялись повсеместно. Церковь не была в состоянии их просто-напросто запретить. Осуждая и преследуя колдунов и ведьм, церковь вместе с тем нуждалась в том, чтобы подменить их магию своими собственными экзорцизмами. Таким образом, и в данном случае мы имеем дело с восприятием духовенством чуждого ему ритуала и приноровлением его к христианству. Франц с сожалением констатирует, что та часть клира, которая по долгу своей службы находилась в непосредственном и постоянном контакте с народом, обычно оказывалась не в состоянии успешно бороться с его суеверными обычаями, да, видимо, и не проявляла в этой борьбе должного рвения (21, II, с. 426).