Средний путь. Карибское путешествие

Найпол Видиадхар Сураджпрасад

И теперь, на веранде дома Давсона, партийный работник говорил о том же — меньше было анализа, но меньше и напора и отчаяния. Везде есть прогрессивные люди, говорил он, ни у одной расы нет монополии на прогресс. Таким образом, разговор перешел на великие семьи Гвианы и вернулся к Давсонам. Мистер Джаган присоединился к нам — детей уже отослали к бабушке, — и мы сели пить чай.

Сегодня доктору Джагану предстояло произнести две речи — не в Нью-Амстердаме, а в далеких деревнях. Машина прибыла паромом в 3.45; и, оставив миссис Джаган в обществе Колетт, мы отправились в местное отделение партии, помещавшееся в обветшалом деревянном здании, чтобы забрать там партийных работников и звукоусилители. По дороге из города мы подобрали местных ораторов, среди них — мистера Ажодхасингха, члена регионального отделения, который, как мне сказали, попал в немилость к избирателям, потому что долго у них не появлялся.

У въезда деревню, где должен

был состояться второй митинг, стояли полицейские в синей форме, ими можно было бы загрузить целый грузовик. Еще один такой «грузовик» полицейских стоял у деревни, в которой мы остановились. Полицейские заняли позиции по обе стороны красного магазинчика-пивной из дерева и рифленого железа. Какие-то мальчишки сели на перилах галереи магазинчика, а вся толпа, которая там была, настолько рассеялась — по дворам через дорогу, по ступеням ближних домов, — что поначалу казалось, что полицейских там больше, чем аудитории. Во дворе магазинчика доктор Джаган был мгновенно окружен делегацией фермеров-рисоводов; человек немаленького роста, он затерялся среди этих фермеров в выходных костюмах: отутюженные брюки цвета хаки, жесткие блестящие ботинки, выглаженные белые или ярко-голубые рубашки, вычищенные, совсем как новые, коричневые фетровые шляпы.

Партийные работники повесили громкоговоритель и опробовали его. Мистер Ажодхасингх был представлен аудитории, и пока он произносил зажигательную бурную речь о достижениях правительства, кругом продавали партийную газету «Гром». [*] Фермеры-рисоводы отпустили доктора Джагана, лишь когда ему пришло время говорить. Он начал, и партийные работники и мистер Ажодхасингх сразу же удалились — на «разогрев» второго митинга. Страстность доктора Джагана противоречила пасторальной сцене и безмятежности его аудитории, отделенной от него дорогой. По этой дороге прошла отбившаяся от стада корова, а через несколько секунд пробежал пастух; ученый индус в тюрбане, белом пиджаке и набедренной повязке, бойко жал на педали велосипеда; проехал трактор и два грузовика. Доктор Джаган говорил о покупке кампании «Демерара Электрик», о плане по перераспределению земель, о докладе по границам избирательных участков. Пока он говорил, стемнело. Он говорил час — дети в галерее магазинчика постоянно перешептывались, пересмеивались, и на них шикали, — его речь приняли хорошо.

*

Из Вильяма Мориса:

Слушай грома грохотанье: _ Солнце слушай, мирозданье, — Гнев, надежду и желанье. — Прим. авт.

Неожиданно он развернулся и вошел в магазин, один, сам по себе, спокойный и отрешенный, и выпил пива «Бэнкс». К счастью для него, здесь не оказалось фотографов. В начале этой недели миссис Джаган сфотографировали, когда она пила напиток «Ай-Си» производства Д’Агиара (как и пиво «Бэнкс»), и газеты раздули это по максимуму.

В следующей деревне разогрев не получился. Громкоговоритель был неисправен, и партийный работник говорил неслышно, стоя на коробке под свесами крыши большого нового бетонного продуктового магазина, ярко освещенного и с настежь раскрытыми дверями. Небольшая толпа, в основном негры, рассеялась на говорливые группки по яркому двору и темной дороге. Когда подъезжала машина со слепящими фарами, группа на дороге распадалась, отходила на травянистую обочину и в том же составе уже не восстанавливалась. Это движение было таким же непрерывным, как и болтовня. Оратора негра мимоходом, но часто прерывали обвинениями в дискриминации негров со стороны правительства. Один человек, явно заметный деревенский персонаж, судя по той шутливой овации, которой награждали его всякий раз, как он что-нибудь говорил, спрашивал снова и снова из тьмы на дороге: «Что правительство сделало для этого региона?» и «Сколько людей в этом регионе получили бесплатные земли?» Его словарь был внушителен — его «земли» звучали как слово из свода законов, — и в этом, очевидно, и крылась причина его популярности. Партийные работники безуспешно пытались справиться с вопросами и с неисправным громкоговорителем одновременно. От громкоговорителя в какой-то момент отказались; и доктор Джаган, без всякой помощи, произнес свою прежнюю речь с той же самой страстью. Он встретил большее внимание, нежели ораторы до него, но порядка в толпе не прибавилось. Раздавалось больше обвинений в дискриминации негров, а из придорожных групп слышалась даже сдержанная брань.

Мы молча ехали обратно в Нью-Амстердам. В Доме правительства, в большой тускло освещенной столовой, где на свежевыкрашенных голых стенах висела только карта Нью-Амстердама (Hoge Воsh [18]

вокруг небольшого поселения), на одном конце длинного полированного стола нас ждала еда, накрытая салфетками. Спустилась миссис Джаган, с таким видом, словно ожидала вестей о катастрофе: теперь я понял, что она имела в виду, когда называла себя пессимисткой. Ее волосы были только что расчесаны; я подозревал, что она все это время читала в постели Колетт.

18

Высокий кустарник-буш (нидерл.)

«Как все прошло?»

«Нормально». Доктор Джаган был краток, он устал; казалось, он может то и дело переходить от страсти к покою.

Митинг мистера Бернхема уже начался. Мы слышали его усилители, неразборчиво рокотавшие по всему городу, в котором не было никаких других звуков.

После обеда доктор Джаган отправился с визитами, а я по предложению миссис Джаган пошел на митинг мистера Бернхема. Он проходил на одной из главных улиц, и шофер Джаганов подвез меня туда. Мистер Бернхем в простой спортивной рубашке с короткими рукавами говорил с высокой платформы. Он заметил шофера Джаганов и сделал замечание, исполненное слишком местных аллюзий, чтобы я мог понять его смысл. Но шофер был убит; хотя и сам бывалый политический боец, он оставался до странности чувствителен к несдержанной или агрессивной речи. До того, во время стихийного митинга, он закрыл уши, когда женщина произнесла какую-то непристойность.

Мистер Бернхем самый лучший публичный оратор, которого я когда-либо слышал. Он говорит медленно, точно, резко, жестов мало, он подается вперед убежденно и убеждающе, он прост, но никогда не снисходителен, он совершенно спокоен, его приятный голос так замечательно интонирован, что слушатель никогда не устает и не перестает его слушать. Такая манера скрывает поразительную быстроту, эффект которой возрастает от того, что она ни разу себя не обнаруживает ни в повышении темпа, ни в перемене громкости.

«Бернхем!» — кричит подросток, проезжая на велосипеде. «Мистер!» — раздается ему в ответ, и голос так ровен, что проходит несколько секунд, прежде чем понимаешь, что слова эти не часть его речи. «Ты врешь! Ты врешь!» — кричит кто-то из проезжающей мимо машины. С этим расправляются не сразу. Бернхем завершает фразу. «И, — продолжает он, пока машина уменьшается на расстоянии — как никогда не понять этому ослу…» Время выдержано с изумительной точностью, толпа ревет от смеха. Кто-то начинает возражать. Бернхем перестает говорить. Он медленно поворачивает голову, чтобы взглянуть на своего обидчика, и яркий свет играет на лице, выражающем усталое, но какое-то терпеливое презрение. Молчание длится. Затем Бернхем, на лице теперь лишь раздражение, снова поворачивается к микрофону. «Как я говорил», — начинает он. Его репутация в Британской Гвиане несомненно способствовала его успеху. Его речи известны своей развлекательностью, а толпы собираются для того, чтобы развлекаться, как, без всякого сомнения, собралась и эта толпа здесь, в Нью-Амстердаме; большая, добродушная, смешанная толпа.

К несчастью, мистеру Бернхему сказать было особенно нечего. Он выразил общее неудовольствие тем, что происходит, но практически не аргументировал свои обвинения. Он говорил о необходимости образования и обещал учредить отделение экономического планирования, когда придет к власти. Он говорил о миссис Джаган, своей бывшей коллеге, как о «дамочке из Чикаго, чуждой этим берегам» [19] , и косвенно, но все равно противно, играл на расовых вопросах. «Я предупреждаю индийцев… Джаган сказал, что хочет получить контроль над командными высотами экономики. Командные высоты. Дайте мне вам перевести: над вашимбизнесом, над вашейземлей, над вашимимагазинами». Неграм в аудитории все было ясно.

19

Джанет Джаган — род. в Чикаго в еврейской семье. Вышла замуж за Чедди Джангана в Америке, когда он был зубным врачом. Приехав в Б.Г., десять лет проработала медсестрой перед тем, как полностью уйти в политику. Убежденная коммунистка.

В 1953 году, когда была отменена конституция Британской Гвианы, я слушал выступления мистера Бернхема и доктора Джагана в Оксфорде. Хотя власть и ответственность и вызвали некоторые изменения, доктор Джаган остается тем, кем был. Чего нельзя сказать о мистере Бернхеме. В 1953 году он говорил, хотя и без уверенности, как человек, у которого есть дело, за которое он борется. В 1961 я почувствовал, что этого у него нет. Что случилось в промежутке? Что привело к расколу между Джаганом и Бернхемом в 1955 году?