Срезанные цветы
Шрифт:
– Вы еще и психолог? – улыбнулся Наполеонов.
– Без этого тамаде нельзя, – развел руками Табуреткин.
– Значит, по-вашему, Евгения Мартынова не могла завидовать Алле Полетовой и питать к ней недобрые чувства?
– Ни в коем разе! – воскликнул тамада. – Скорее всего, Женечка даже испытывала по отношению к Алле благодарность.
– Вот как?!
– Конечно, ведь та делала Вадима счастливым, а для таких чувствительных девушек, как Женя, счастье любимого гораздо важнее собственных переживаний.
– Вы мне, Ипполит Матвеевич, изобразили из Мартыновой прямо какую-то тургеневскую девушку.
Табуреткин развел руками:
– Что же я могу поделать, Александр Романович, что есть, то есть.
– А у следствия вот ничего нет, – вздохнул следователь, – ни синицы в руках, ни даже журавля в небе.
– Я бы на вашем месте, если позволите… – осторожно начал тамада и посмотрел на Наполеонова.
– Да, да, конечно, – энергично кивнул тот.
– Я бы получше расспросил официантов в другом зале, администратора, охранников и прочий обслуживающий люд. Может, кто-то что-то заметил.
– Пожалуй, так мы и сделаем, – вздохнул следователь.
Он не стал говорить тамаде, что именно этим в данный момент и занимаются оперативники.
Когда следователь уже садился в машину, к нему подошел Геннадий Владимирович Замоскворецкий.
– Минуточку!
– Вы что-то вспомнили?
– Да! То есть нет, Александр Романович, я хотел, чтобы вы все-таки подумали над составлением родословной. Вот моя визитка.
– Благодарю, – буркнул Наполеонов и скрылся в салоне автомобиля.
Глава 2
Время близилось к девяти вечера, когда Наполеонов позвонил на стационарный телефон Мирославы. Перед этим он безрезультатно минут двадцать звонил на сотовый.
Трубку взяли быстро, и приятный мужской голос проговорил:
– Детективное агентство «Мирослава» слушает.
– Привет, это ты, Морис? – спросил Шура.
– Да, у телефона Морис Миндаугас.
– Ладно, брось ты, ради бога, свои официальности. Это Шура. Где Мирослава?
– Она в саду.
– А ее сотовый? Я битый час звонил, хоть бы кот отозвался.
– Наверное, где-то на втором этаже, потому что звонка не было слышно.
– Понятно, – вздохнул Шура.
– Мне позвать ее? – спросил Морис.
– Нет, будь другом, скажи ей, что я минут через сорок подъеду.
– Хорошо.
– Эй, подожди, не клади трубку! – поспешно проговорил Наполеонов.
– Да, я слушаю.
– Морис, вы уже поужинали?
– Да, – несколько растерянно проговорил Миндаугас.
– И все съели?
– Ну…
– У вас хоть что-то есть в холодильнике? Я умираю с голоду, – жалобно вздохнул Шура.
– Ах это, – пришел в себя Морис, – не волнуйся, приезжай. Мы накормим тебя.
– Спасибо, добрая душа, – облегченно выдохнул Шура и положил трубку.
А Миндаугас еще несколько секунд слушал короткие гудки, потом растерянно посмотрел на трубку и только после этого осторожно положил ее на место. Мирославу он нашел возле пруда. Она пересаживала какое-то растение.
– Шура звонил, – сказал Морис.
– Угу.
– Он скоро приедет.
– Угу.
– Я пойду приготовлю мясо и нарежу салат.
– Угу.
Только тут он заметил, что в зубах Мирослава держит какую-то тонкую веревочку. Морис подошел и взял ее.
– Спасибо, – проговорила она, – а то у меня руки грязные.
– Пожалуйста. – Он невольно улыбнулся и быстрым шагом направился к дому.
Засунув в духовку куски мяса, пересыпанные пряностями, Миндаугас быстро нарезал салат, достал из шкафа печенье и заварил чай. Раздался звонок, и он увидел, как Мирослава открыла ворота. Белая «Лада Калина» въехала во двор, и из нее выбрался Наполеонов.
– Боже! Какие ароматы! – закричал он через несколько минут, ворвавшись в кухню. И был тотчас отправлен Волгиной в ванную.
– Жестокосердная! – театрально воскликнул Шура, подняв руки к потолку, но спорить с подругой детства не стал и удалился смывать с себя пыль и грязь трудового дня.
Так что за стол они уселись не ранее чем еще через полчаса. К этому времени и мясо было готово.
– Боже, как вкусно! – восклицал Шура, с аппетитом поглощая поздний ужин. – Просто ум можно отъесть!
– Ум-то лучше оставь, – усмехнулась Мирослава, прихлебывая из фарфоровой чашки с изображением чайной розы мятный чай. – Без ума ты нам без надобности.
Шура вздохнул и скосил глаза на подругу детства:
– Хоть бы пожалела меня.
– С чего бы это? – улыбнулась Мирослава.
– Так работа у меня собачья, замучился, замотался.
– Ты сам, Шура, свою работу выбирал, – поддразнила его Мирослава.
– Сам, – согласился он.
– И работу ты свою любишь, – продолжала гнуть свою линию подруга детства.
– Люблю, – кивнул Наполеонов, – только сам не знаю, за что.
– Ты же сказал, что работа собачья, значит, в тебе живет пес, которому всегда хочется идти по следу.
– Какой еще пес? – поморщился Шура.
– Ну, какой именно породы, сказать затрудняюсь, – улыбнулась она.
– Издеваешься? – спросил он, уставив на нее свои желтовато-коричневые, как у лиса, глаза.
– Ни в коем разе! – Она подняла в знак протеста обе руки.
– А сама-то ты кто? – пошел в атаку следователь.