Срезающий время
Шрифт:
С окончанием трапезы интерес к моей персоне временно иссяк, и у меня появилась возможность прогуляться, осмотреться и подумать. Если рассуждать о быте в имение Есиповичей, то его можно было охарактеризовать всего двумя словами: работа и сон. Пока длился световой день, все должны были быть чем-то заняты. Тот же Генрих Вальдемарович не гнушался после обеда наколоть дров для кухни и бани, пока его денщики отправились за водой к ручью у озера Глубокое, а Елизавета Петровна с Наталией Августовной готовили мою комнату к проживанию. Конечно, я поинтересовался, как они управляются со всеми делами и выяснил, что в услужении у семьи было всего пять человек: два солдата — Степан и Тимофей, прошедшие весь срок службы со своим барином, две девушки — Глаша и Даша, и бабушка Грета, командовавшая поварёшкой, а в прошлом кормилица хозяина поместья. Сам Генрих приехал сюда
Оставив (как в банке залог) алюминиевый сундук в приютившем меня доме, рано утром буквально на заре мы со штабс-капитаном в сопровождении денщика отправились в короткий вояж. Сообразительный и явно имеющий способности к управлению любым гужевым транспортом, после короткого инструктажа Тимофей забрался на козлы, и осторожно опустив стояночный тормоз, щёлкнул кнутом. Ехали мы навестить старых друзей Генриха Вальдемаровича. Но не Пятницкого с Русановым, проживавших в Смоленске, про которых мне вчера рассказывали, а ближайших соседей: Полушкина и Пулинского. Это были весьма интересные личности, так как получили свои офицерские чины не наличием дворянского происхождения, а исключительно благодаря личным качествам. Вышедший из солдатских детей Полушкин, к примеру, был в составе группы, открывшей Хотинские ворота Измаила, первым забрался на вал и уже в самом разгаре сражения, когда зачищали улицы города, прикрыл своим телом Генриха Вальдемаровича, приняв пулю на наградной рубль. В наше время его одногодкам и пачку табака бы не продали, а тогда… Естественно, штабс-капитан не забыл своего боевого товарища, и беспоместный дворянин, поручик в отставке Полушкин поселился в Васелинках, прозванных в народе "Волки" из-за чудовищного количества хищников. Пулинский, хоть и был приёмным сыном одного из адъютантов Потёмкина, службу начал с рядовых и благодаря грамоте и усердию дослужился до фельдфебеля за семь лет. А дальше удачные стечения обстоятельств зажгли над ним звезду. На статного двухметрового красавца положила глаз не менее красивая полька, дочка Казимира Ивановича Аша. Барон только получил чин статского советника, и дабы избежать скандала, всё устроил. Пулинский стал подпоручиком. В действительности Казимир Иванович только и занимался тем, что всё устраивал и всех устраивал. В итоге, чета Пулинских осела в селе Верховье, где в роскошном особняке воспитывала восьмерых детей: шестерых своих и двоих приёмных. По большому счёту, Генриха Вальдемаровича интересовала Анастасия Казимировна, унаследовавшая от отца тот чиновничий шарм, с которым их братия легко находит промеж собой общий язык, обрастая нужными связями.
— Скажите мне, любезный Алексей Николаевич, — обратился ко мне Есипович, когда ландо проехало по бревенчатому настилу, покрывавшему русло ручья, — насколько ценно для Вас украденное портмоне?
— К чему Вы спрашиваете?
— А к тому, что Иван Иванович знает эту округу окрест тридцати пять вёрст как никто другой. И если кто и сыщет вашего Смита, то только он. Где Вы ночевали в тот раз?
Задумавшись, словно вспоминая, я стал отвечать:
— До Вас я добирался четыре часа, с востока на запад.
— Мост через Жереспею проезжали?
— Не помню, вроде нет. Погодите, я названия записывал, — вытащив записную книжку и открыв на нужной странице я принялся объяснять, — по Смоленской дороге ехали, проезжали Печёрск, останавливались в Захаринке, а оттуда вёрст пять-семь проехали и не найдя где заночевать остановились. Вспомнил, был мостик. В версте перед ним дуб огромный, а за мостом не то избушка на холмике, не то землянка какая-то. Где-то с полверсты от неё всё дело и произошло. Я возвращаться не захотел, предпочёл на свежем воздухе, в шатре. У меня с собой кровать раскладная — очень удобная, да и место подходящее…
— Ну да, подходящее. Вы сударь, как раз напротив своей усадьбы и заночевали.
— Тот домик? — с удивлением спросил я.
— Нет, не тот, — раздражённо ответил Есипович с таким выражением лица, словно какую-то несуразицу услышал. — Это у Леонтия коптильня была. От брода надо было левее взять, как раз с полверсты. А вы к Абраменкам повернули. Бывает же так, словно приманивали. Но и обольщаться не стоит. Последние годы были не простыми, да и урожаи… Ладно, а как выглядел этот Смит, сможете описать?
— Зачем описывать, проще нарисовать. Я зарисовки делать люблю, места там разные, пейзажи красивые, людей, зверей. Есть у меня портреты Смита. Думаю, вырвать для дела лист из дневника можно. Так даже проще будет.
— Тимофей стой! — вдруг крикнул Генрих Вальдемарович. — Приехали.
Лошади остановились как вкопанные, а спустя секунду от окружённой с трёх сторон лесом избы послышался вой. Я бы сказал — волчий.
— Братец, — позвал Есипович денщика, — тебя Серый знает, сходи, покличь Иван Ивановича, дело до него есть.
Едва Тимофей отошёл от кареты, Генрих Вальдемарович вновь обратился ко мне:
— Я ещё раз спрашиваю, насколько дорого портмоне? Сколько сможете выделить награды?
— Сто рублей.
Агх… — поперхнулся Есипович.
— Что ж там было?
— Разное, — равнодушно ответил я. — Кто найдёт, тот увидит, а вот прочесть сложно будет.
Вскоре показался Полушкин, а за ним увивался мальчонка с палкой, сильно похожий на встреченного накануне перегонявшего гусей пастушка. Штабс-капитан обнял Иван Ивановича, стиснул в объятиях (как мне показалось, что-то шепнул ему на ухо) и представил мне. Минут пять шёл разговор на отвлечённые темы, а затем Генрих Вальдемарович чётко поставил задачу: найти беглого преступника-иноземца по имеющемуся портрету.
— Если вчера сбёг, то это не сложно, — стал рассуждать Иван Иванович, — все бегут в сторону города, к Смоленску. Там и людей поболе и затеряться не сложно. Это они так думают. Тем более вы говорите, что иноземец, да на своих двоих. Сыщем.
— Смит вооружён, и обучен пользоваться как огнестрельным, так и холодным оружием. Имеет опыт абордажного боя и организации засад. Язык наш знает. При нём как минимум тесак из обломка палаша и топор. Возможно, сделает пику, с ней он управляется лучше всего.
— Ваня! Дай!
Мальчонка подбросил вверх палку, Полушкин просто взмахнул рукой, и пастуший посох улетел метров за пять. Когда же палка была принесена, то в верхней её части торчал клинок с коротким лезвием.
— Впечатляет. Но помимо трюков с ножом, я бы хотел, что бы вы были вооружены как на войну. Ваня, посох не жалко?
— Ещё выстругаю, — ответил сорванец, показывая мне двухкопеечную монетку.
Вернувшись к карете, я откинул спинку сиденья, открыл потайную дверцу, и достал из тайника патронташ с готовым к бою двуствольным ружьём. Нехитрые манипуляции и два патрона с дробью заняли своё место.
— Ваня! Дай!
Палка взлетела в небо под острым углом и не так аккуратно как для Полушкина, но на таком расстоянии для стендовой стрельбы это даже не упражнение. А я в своё время, хоть и не становился призёром, но в десятку входил часто. Посох лишился испачканного в земле куска и разлетелся в щепу в несколько секунд.
— Смит стреляет не хуже меня.
Иван Иванович просто пожал плечами:
— Я от пули не помру, цыганка нагадала.
Штабс-капитан сделал жест пальцами, намекающий на оплату, и мне снова пришлось лезть в тайник, вынимая ассигнации и пятачок для пастушка, последний, из мелких разменных монет.