Срочный фрахт
Шрифт:
— Волнуетесь? Это правильно, что волнуетесь за своих людей. Так и должно быть у хорошего офицера. Только учитесь волноваться так, чтоб другим видно не было, а то волнение заразительно и работе мешает.
— Я ничего, товарищ капитан второго ранга, — начал Пригожин и запнулся, прерванный возгласом Пухова, теперь уже громким, не сдерживающим своей силы:
— Вижу проблеск прямо по носу.
— Где? Где? — торопливо вскрикнул лейтенант.
— Да вот… Прямо впереди, товарищ лейтенант. Мигнул
Пригожин смотрел в темноту, и ему казалось, что его глаза выступают из орбит и тянутся какими-то щупальцами, сверля ночь. У него даже заныли глазные яблоки, но он ничего не видел. Никакого огонька. Все было черно и непроглядно.
— Не показалось, Пухов?
— Да честное слово, ясно же видел» — убежденным, вздрагивающим голосом повторял Пухов, тыча рукой в пространство, — убавить бы ход, товарищ лейтенант, а то запорем Остапчука, — забеспокоился сигнальщик, и Пригожин перевел ручку телеграфа сперва на «малый» и через секунду на «стоп».
— Камни по носу! — опять вскрикнул Пухов.
— Лево руля! — нервно скомандовал лейтенант, и катер, повинуясь рулю, раскачиваясь в кипящей пене бурунов, вычертил на воде полукруг и остановился. Но в ней не было никаких признаков плотика. Только из шипящей белизны то и дело вставали черные хребты оголяемых волной камней.
Пригожин повернулся к командиру дивизиона.
— Товарищ капитан второго ранга, разрешите включить прожектор… На одну минуточку, — просительно протянул он. — Все равно операция отменена, так что…
— Разрешаю, — коротко ответил командир дивизиона.
Пухов повернул выключатель, и узкий сноп белого пронзительного света вылетел в темноту из прожектора и побежал по камням, прыгая с одного на другой. И когда он прянул, цепляясь световыми нитями за горб четвертого камня, на мостике катера разом вскрикнули, увидев на плоской, обросшей зелеными кудрями верхушке тело в капковом пальто, с вытянутыми руками, на пальцах которых были намотаны пряди водорослей.
— Боцман! Тузик на воду! — во все горло закричал Пригожин и рванулся с мостика, но рука командира дивизиона удержала его.
— Отставить! — твердо сказал командир дивизиона. — Какой, к чертовой бабушке, тузик. Видите же, как волна лупит. Радость радостью, а голова головой должна оставаться у командира. Подводите катер вплотную! Людей на бак, пусть подденут крюками. И сейчас же полный назад, иначе расхлопаем кораблик.
И обрадованный лейтенант даже забыл обидеться, что командир дивизиона советует ему, как маленькому. Он дал малый вперед, выведя катер на ветер, и ждал, пока напором летящего над морем взбудораженного воздуха корабль поднесет вплотную к камню, понемногу подворачивая винтами, чтобы ослабить возможный удар.
Он с удовольствием сам соскочил бы с мостика и побежал
— Есть, взяли! — услыхал он крик Сидорина.
Катер уже дрожал и бился в горячке заднего хода, выбираясь из пенного котла, бушующего у камней, и после двух крутых зигзагов вырвался на глубокую чистую воду. Свет прожектора погас в момент, когда с бака подцепили тело Остапчука крюками, и ночь стала еще чернее и гуще.
— Ф-фу! — выдохнул лейтенант всей грудью и, сняв шапку, вытер мокрый лоб.
Пар бил из носика чайника тугой, расширяющейся струей. Лейтенант Пригожин, сидя на разножке, одной рукой придерживал чайник, чтобы он не сполз с плитки, а другой поправлял одеяло на Остапчуке, лежащем на диване. Командир дивизиона стоял в углу кают-компании, посасывая трубку, и на губах его играла удивительно молодая улыбка.
Остапчук придерживал пальцами левой руки марлевую примочку на лбу, которая розовела от крови. Все лицо старшины, испещренное синяками, царапинами цвело светящейся в глазах радостью.
— Я, товарищ лейтенант, ни чуточки не боялся, — возбужденно и быстро говорил Остапчук. — Мне этот самый камень вроде как понятие открыл. Пока я на нем болтался, я до самого нутра понял, что хоть умри, а дело сделай. А еще лучше сделать и жить, товарищ лейтенант, потому что дела еще много и всей жизни на дело не хватит. И все я помнил, как вы мне сказали: «Крепись, Остапчук!» Ну я и крепился. Должно быть, это я в последний раз мигнул фонарем, когда Пухов проблеск увидел. А дальше уже ничего не помню. Муть пошла. Только здесь очнулся… Я сейчас очухаюсь и к пушке пойду.
— Зачем? — спросил удивленный Пухов.
— А как же? Кастрюльки немецкие долбать будем? А я что, неживой?
— Лежи, Остапчук! Операция отменена. Шторм! — сказал лейтенант, и свет в глазах старшины померк.
— Как же так? Выходит, я впустую в маяка сыграл? — растерянно спросил он.
Но раньше, чем застигнутый этим вопросом врасплох лейтенант подыскал слова для ответа, его опередил командир дивизиона. Он вынул трубку изо рта и засмеялся.
— Впустую? — переспросил он. — Нет… не впустую. Слава русского флота — яркий маяк, товарищ старшина! Он на весь мир светит — маяк нашей славы. Как стекла маяка составлены из множества сверкающих хрустальных призм, так наша слава сложена из блистающих граней бранных подвигов моряков… Разве мало стать одной из этих граней? Отдыхайте. Пойдем, товарищ лейтенант. Пора к делу!
И командир дивизиона распахнул дверь. В кают-компанию ворвался холодный ветер, идущий сверху, оттуда, куда призывала командиров беспокойная боевая судьба.