Срочный фрахт
Шрифт:
— Равняешь, — ответил Новиков, — Пушкин когда жил? При нем еще в лешего да в ведьму верили.
— А ну тебя! — отмахнулся Рощин. — Скучный ты человек…
— Рассказывай дальше, — попросил Загорулько.
И Рощин продолжал:
— Тогда сошли они на землю вдвоем — адмирал с матросом. Огляделись вокруг, и опять Корнилов говорит: «Пройдем, Петр, по кургану, пока еще есть время. Посмотрим да послушаем, не бьется ли где еще жаркое краснофлотское сердце. Хорошо дрались паши внуки, дедовской чести не посрамили, себя перед пародом оправдали не хуже нас. И парод им спасибо скажет.
А ежели есть тут между них кто-нибудь живой, то никак не можем мы своего
Так вот идут они медленно по гребню кургана, и нет кругом них жизни. Только вдруг слышит Корнилов — будто дыхание. Подошел — видит, раскинулся парень. Собой красивый, молодой, глаза закрытые, волосы от крови слиплись, а на голове бескозырка, и на ленточке — «Красный Кавказ». И широкая грудь его под тельняшкой чуть заметно колышется. «Смотри, Петр, — говорит Корнилов, — живой! Да красавец какой! Возьмем его, Петр, укроем от немца». И подняли они того комендора «Красного Кавказа», неизвестного по имени, взяли с обеих сторон под руки и повели. А немцы с румынами уже на кургане стоят, как голодные волки. Но только не увидели они ничего своими буркалами. И прошли сквозь немецкие цепи севастопольский адмирал Корнилов, матрос Петр Кошка и краснофлотец, прошли невидимками, спустились с кургана, перешли балку и так тихим шагом дошли до Инкермана. А там поднялись по каменной лестнице до самой высокой пещеры в скале, вошли в нее, и как вошли, то спустилась за ними каменная глыба и накрепко прикрыла вход от врага. И остались они там ждать того часа, как придут наши опять в Севастополь. В тот самый миг, как войдут на Северный рейд дорогие наши корабли и забьется на них по ветру наш боевой морской флаг, — подымется тот тяжкий камень, откроет вход, и пойдут назад тем самым путем Корнилов, Кошка и наш браток краснофлотец, взойдут на Малахов и встанут на свой гранит, все трое, рядком, рука об руку, два деда и внук, чтоб навечно хранить от врага наш Севастополь, чтоб не достиг его в третий раз враг. И пройдут мимо них почетным маршем, под музыку, все черноморцы и весь советский народ и отдадут им воинскую почесть и земной всеобщий поклон…
Рощин замолчал.
— Спасибо, друже, — тихо сказал Загорулько и поднялся. — Очень хорошая история. Аж за самое сердце берет… Так и будет! Весь народ никогда не забудет севастопольцев. А Корнилова на кургане мы уже скоро увидим… Пошли в кубрик.
Встал и Рощин. Две тени растаяли в темноте.
Штурман постоял у обвеса, боясь пошевельнуться, словно ожидая продолжения услышанной сказки. Потом вынул портсигар, достал папиросу и, закуривая, с удивлением обнаружил, что огонек спички пляшет в его пальцах и что эта дрожь пальцев вызвана, несомненно, большим и теплым волнением. Волнение это было рождено сказкой Рощина. В ней была поэтическая, мудрая прелесть, и она звучала как высокий символ народного уважения к героям и мученикам двух легендарных оборон легендарного города, как выражение глубокой веры народа в то, что город этот будет вновь возвращен родной стране.
Штурман докурил папиросу, вернулся в рубку и, присев к столику, не отрываясь, записал сказку на обороте испорченной карты.
1944 г.
Письмо
Собрав
Странное чувство вялости и беспричинного беспокойства, которое он ощущал со вчерашнего вечера, не проходило. И он чувствовал, что не может и не хочет с ним бороться. Это почти пугало Самсонова. Он был здоровым человеком, не любил таких минут расслабленности и умел с ними быстро справляться.
Идя к окну, он мельком взглянул в узкое стенное зеркало, поставленное между окнами. В зеленоватом стеклянном льду прошла высокая фигура в синем кителе, и Самсонов отчетливо увидел на гладко зачесанных волосах сильный серебряный отблеск. Он невольно провел рукой по волосам.
«Неужели старость?» — спросил он сам себя и усмехнулся. — Как будто рано! В сорок пять лет зачисляться в старики? Ерунда!»
Он отмахнулся от ненужной и нелепой мысли, как от мухи, и распахнул раму окна.
Утренний туман над бухтой еще не разошелся. Сквозь его влажное марево пробивался солнечный свет, придавая напитанному водяными парами воздуху нестерпимую яркую белизну. В напряженном рассеянном свете все вокруг выглядело необычно и как будто празднично. Даже обгорелые трупы домов на той стороне южной бухты, окутанные мерцающей вуалью тумана, казались фантастической декорацией.
Северный берег висел над водой длинным розовым облачком. На нем вдалеке чуть виднелось зеленое пятнышко сада Новой Голландии. И на почти бесцветной глади рейда угловатой горой вставала серая тень линкора.
Блеск, свет, переливы тумана, бледные контуры разрушенных зданий были так чудесны, что Самсонову на миг почудилось, будто видимый за окном блистающий мир — светлое видение будущего, прообраз того Севастополя, который должен встать из пепла и крови на этих древних известняках.
Сзади запищал зуммер. Контр-адмирал вернулся к столу и поднял трубку. Далекий голос говорил торопливо:
— Товарищ контр-адмирал! Докладывает старший инженер-лейтенант Голосков со строительства батареи номер семнадцать…
— Ну! — резко сказал Самсонов, сразу настраиваясь враждебно, ожидая обычного бестолкового разговора с жалобами на какой-нибудь недоданный ящик гвоздей. — Почему вы, товарищ старший лейтенант, обращаетесь непосредственно ко мне, а не по команде?
Но хмурая гримаса сошла с лица Самсонова после первых же слов ответа. Разговор был неожиданный и необыкновенный. Старший лейтенант, от спешки сбиваясь в мыслях, докладывал, что при обследовании заброшенных пещер, под разбитой для батареи площадкой, в одной из них обнаружен труп моряка и найдено письмо на имя контр-адмирала.
— Как? — переспросил Самсонов. — Говорите точней и не спешите. Не понимаю… На мое имя, говорите?
— Так точно, товарищ контр-адмирал… Письмо, собственно, адресовано капитану второго ранга Самсонову, но поскольку предположительно оно написано в сорок втором году, когда вы были в означенном звании, то есть основания заключить, что оно адресовано вам.
— Друг мой, каким суконным языком вы разговариваете, — досадливо усмехнулся Самсонов, — «собственно… предположительно… основания заключить». Приучайтесь говорить кратко и просто, по-русски… Ну, адресовано мне… а что в письме?