Срочный вызов
Шрифт:
Крутой вираж, указатель «Село Полянское – 2 км».
«Знаю, что Ярослав меня не любил. Знаю, что любил вас. Он рассказал, я, как женщина – все поняла. Он просил у меня развода, хотел уйти и уехать к вам. Я тянула, сколько могла… тут уже, надеюсь, вы, как женщина, меня поймете. Угрожала ему судом, даже врала про беременность… скажите, Офелия, а что мне оставалось? Вы бы не так поступили? Не боролись бы за любимого?»
Горькая гарь в горле, вибрация катящейся на пакостный вызов машины. Как бы я поступила… да черт его знает, как…. Сухие строки письма не передают тех эмоций, которые жгли ту, что их наносила на бумагу.
«Так
Слово «вас» было трижды подчеркнуто, и несколько раз обведено ручкой.
«Даже когда мы спали – он отворачивался. Нет, не подумайте – он не уклонялся, все делал, как надо, просто отворачивался потом. И, я видела, он считал дни до развода. Я плакала, Офелия, знаете?».
Знаю. Я тоже плакала – читая его письма, длинные, пространные, полные тоски и обещаний долгой и счастливой семейной жизни, которая уже вот-вот наступит, стоит только завершить последние формальности с разводом и разделом квартиры, уволиться с нашей пятой подстанции, отдежурить обязательные четыре оставшиеся смены, купить билет, сложить свои нехитрые пожитки в потрепанный чемодан, сесть в поезд, вытерпеть сутки мелькания пшеничных полей за окном, выбраться на вокзале нашего города из вагона, моргая… дождаться в толпе знакомой фигуры, броситься, обнять, прижать к себе и больше никогда не отпускать. Я ждала этого мига, много раз его во сне видела. Очень ждала. И не дождалась.
«Вам больно, я вижу? Мне тоже больно. Пусть нам обеим будет больно, Офелия… не знаю, как вас там дальше. Ярослава больше нет. Его убили на вызове. Вызвали под утро в Чапурники. И убили. Зарезали. Не знаю, кто и за что, милиция до сих пор мне ничего не сказала. Кажется, уголовники какие-то там жили, поругались, подрались, он попытался вытащить раненого с той квартиры, на него кинулись. Так участковый сказал. Он еще день пролежал на улице, под вечер только его забрали. В пыли лежал… вы читаете, Офелия? Я знаю, его с распоротым животом выкинули на улицу еще живым. Водителя избили и прогнали. А он умирал там, пока утро начиналось, пока все эти нелюди просыпались. Наверное, мимо проходили, видели – и проходили. Вечером забрали, понимаете? Вечером! Весь день Ярослав, в своем белом халате, который я ему сутки назад гладила, лежал в грязной канаве!! Я ему покушать собирала… все так и осталось там, на станции вашей, лежать, он не успел – понимаете? Я на станцию пришла, мне сказали – вы его еду забирать будете?»
Вдыхаю и выдыхаю. Снова и снова. Пытаюсь дергать диафрагмой – говорили наши девчонки, что увлекаются какой-то там хата-ёгой, или как там ее – вроде помогает. Ни черта не помогает… только больнее. Провожу ладонью по глазам… нет, сухо. Выгорело.
«Простите, Офелия. Я не могла вам не написать. Вы почти отняли у меня мужа. И, что самое странное – мне некому, кроме вас, поделиться. Подруги… ну, они утешают, конечно, говорят, что судьба, говорят, что все наладится, что справлюсь… Наверное, справлюсь, не знаю. У подруг-то все хорошо – мужья рядом, дети тоже, родня, опять же, они посочувствуют, и уходят обратно, к своим, где тепло и уютно. А у меня пусто. Совсем пусто. В квартире эхо… я даже не знала, что оно бывает, представляете? Я сюда только ради Ярика приехала семь лет назад. Жить не хочется… Плачу…. постоянно плачу… Простите меня, если можете. Я вас уже простила. Если совсем будет плохо – пишите. Или звоните. Я выслушаю. А хотите – приезжайте, вместе поплачем».
Короткая подпись «Елена Туманова». Росчерк подписи. Номер волгоградского телефона. Запах духов, которым обычно украшают письмо – не знаю, чтобы восприятие было сильнее, что ли…
– Встречают, – вполголоса произнес водитель.
Моя дверь распахивается – без моего участия. Двое в кожаных плащах, яростно матерящиеся, впиваются мне в предплечье и в бедро.
– АААААБЛЯЯЯЯ, ССССУУУУУКААААА!!!!
Я выпадаю из машины – набок, плеском в грязь, скучковавшуюся перед богато украшенными воротами в особняк – хорошими такими, расцвеченными переливающейся иллюминацией, кокетливо пущенной между барельефов в виде каких- то гипсовых морд, несомненно, олицетворяющих предков. Морды вплетены в затейливо изогнутые христианские кресты, обнимающие оные – видимо, дабы подчеркнуть, что все изображенные – глубоко соблюдающие были все десять заповедей. Ерзаю в грязи, пытаюсь встать – сверху, из темноты, сверзивается ослепляющий удар в лицо.
– Ти, тыварь, ахуэлаа!! АХУЭЛААААА!
Второй удар – вслед за первым. Мотаю одуревшей от такого головой… на какой-то короткий миг включается понимание, что это все происходит не со мной и не здесь… ну не может же такого быть, чтобы врача били. Как тогда, в Горной Поляне, когда институт заканчивала… Господи, да что же ты творишь? Как такое вообще допускаешь, творец любви вселенской?
– Мужики, давайте тихээээхххррр…
Голос Макса – мгновенно сбитый. Вижу – его второй тип в плаще притиснул к машине, воткнув почти в рот ствол здоровенного и черного пистолета.
– Слищищь! – жарко сопит мне в ухо. – Есле щас придэщь и нихуя нэ разрулищь – пизда, понил, нэ? Встал, на, быстр!!!
Рывок – меня поднимает с пола тот же урод, что на него уложил. Вымазанная грязью форма липнет к ногам. По ногам течет. Не только грязь и вода.
Шатаюсь. В спину сильно пихают.
Оборачиваюсь:
– С…. сумку возьму, можно?
– Бэри быстра, бляд!!! Хули тяниш!!!!!
Руки ходуном. Выгребаю из кабины сумочку с наркотиками и тонометром.
Входим с Максом в двор – богатый, красивый, напичканный нахапанным от облапошенных, добром – фонтанами, брусчаткой, чирикающими птицами в фигурных клетках, заботливо убранных в полиэтилен, статуями каких-то широкозадых баб розового камня, проститутски изогнувшихся над дорожкой. Размашистые ступени из гладкого гранита, огромный вестибюль, утроенное количество кожаных плащей.
– Так это та самая помая скорощь? – из плащевой толпы выделяется один, видимо – глашатай-карнаичи, с поставленным голосом, явно – профи по общению.
– Мы вас ни от чего не отвлекли, лекари? Нет, вы не обижайтесь, я просто спросил – точно не от чего? Говорите, не стесняйтесь, тут уже все собрались, пока вас ждали. Ну?
Самый переживающий, явно нарушая регламент, вырывается из толпы, подскакивает ко мне, с размаху, не целясь – лупит пощечину по лицу.
– ГИДЭ ХОДИЩЬ, ПАДЛА?! ЧЭЛАВЭК УМИРАЕТ, ГИДЭ ХОДИЩЬ, ЕПТВАЮМАТЬ?!!!!
Диван, на нем – хозяин дома. Объемный, наряженный в толстый велюровый халат, небрежно стянутый ослабленным поясом, выпустившим массивный, густо покрытый кудрявым черным волосом, живот налево, перекосив лежащего, убрав все намеки на величие тела. Черное лицо, закатившиеся глаза, скудная пена окаймляет узкие губы.
ТЭЛА?
Опускаюсь на колени – не потому, что надо, ноги не держат – провожу руками по запястьям лежащего, далее – по шее, по щеке, отодвигаю мягкое веко, открывающее «селедочное» мерцание застывших глаз. Труп как он есть. Тромбанул… и умер. Быстро и мучительно, как полагается мафиози. Разлепляю две тугие лепешки, в которые превратились после ударов губы: