Срок истекает на рассвете
Шрифт:
— Я хочу знать одно: это ведь не ты? Когда ты приходил сюда в прошлый раз, ты ведь этого не сделал?
— Нет! Я только взял деньги, вот и все; его там не было, Я совсем его не видел, он, должно быть, вернулся после того, как я ушел. Брикки, ты должна мне верить!
Она грустно улыбнулась ему в полумраке:
— Ну, хорошо, Куин, я знаю, что это не ты. Я знаю, что мне даже не следовало спрашивать.
Мальчишка из соседнего дома… Он никогда никого не убьет…
— Я теперь не могу вернуться домой, — пробормотал он. — Я конченый человек; они будут думать, что это сделал я. Слишком
— Ты ведь не сделал этого, правильно? Тогда оставь меня в покое, не толкай меня. Куин, я иду туда с тобой! — Она вызывающе выпрямилась, но вызов относился не к нему; она осмотрелась вокруг. — Мы ему еще покажем! Мы еще не побеждены, время у нас есть — срок истекает на рассвете. Пока никто ничего не знает, иначе здесь было бы полно полиции. Не знает никто, только мы и тот, кто это сделал. У нас еще есть время. Где-то здесь, в проклятом городе, есть часы — мой друг: они говорят сейчас — пусть мы их не видим отсюда, — они говорят, что у нас еще есть время, не столько, сколько было, но немного есть. Не останавливайся, Куин, не останавливайся. Никогда не бывает слишком поздно — до самого последнего часа, до последней минуты, до самой последней секунды.
Она вновь трясла его за плечи, но на этот раз не для того, чтобы вытянуть из него что-то, а чтобы вложить.
— Пошли! Войдем в дом и посмотрим, не можем ли мы что-нибудь сделать. Мы должны пойти, это наш единственный шанс. Мы хотим поехать домой. Ты знаешь, что мы хотим поехать домой, мы боремся за наше счастье. Куин, мы боремся за нашу жизнь, и чтобы выиграть это сражение, у нас есть время только до шести часов утра.
Она едва услышала его ответ:
— Пошли, Брикки…
Ее рука бессознательно проскользнула под его локоть — и для того, чтобы придать ему храбрости, и для того, чтобы стать смелее самой. С очень странным, очень официальным видом входили они в дом — медленно, и упрямо, и очень храбро — туда, где была смерть.
ДВАДЦАТЬ МИНУТ ТРЕТЬЕГО
Тамбур был похож на гроб. Ключ дрожал, когда Куин вставлял его в замочную скважину — третий раз в эту ночь. Человек, который говорит, что он никогда ничего не боялся, лжет.
Замок щелкнул. Они вошли. Он придержал дверь плечом и медленно, бесшумно закрыл ее.
— Он там, на втором этаже, — раздался его шепот. — Я не хочу зажигать свет внизу: могут увидеть с улицы.
— Ты иди вперед, — сказала Брикки, — а я буду держаться за тебя. Только поставлю чемодан.
Она ощупью добралась до стены и поставила чемодан так, чтобы его легко было найти. Потом она взяла его за руку. Они двинулись.
— Ступеньки, — шепнул он вскоре.
Она нащупала ногой ступеньку, и они стали подниматься по лестнице. Есть ли еще кто-нибудь в доме? Может быть, кто-нибудь и есть. Ночные убийства часто обнаруживаются только утром.
— Поворот, — прошептал он.
Новый марш
— Поворот, — выдохнул он.
Его рука повела ее направо. Теперь они шли по верхнему коридору.
Здесь стоял запах дорогой кожи и дерева. Она почувствовала аромат сигарного дыма, очень слабый. Еще что-то ощущалось в воздухе, почти воспоминание о запахе: может быть, кто-то пудрился здесь. Или, может быть, духи.
Они переступили порог и остановились. Он протянул руку, и она услышала, как закрылась дверь.
Зажегся свет — невыносимо яркий после долгого путешествия в темноте.
Стены были светло-зеленого цвета, панели — из орехового дерева. Окон комната не имела.
Самым заметным в ней был мертвец.
Комната принадлежала, наверное, одному человеку, а не всей семье. То, что светские молодые люди называют «берлогой». Две или три короткие полки с книгами, вделанные в стену, — можно считать, что до некоторой степени это библиотека. Здесь стоял письменный стол — комнату можно назвать и кабинетом. В разных местах стояло несколько удобных кожаных кресел, шкаф с бутылками, пепельница. Так что скорее всего — это мужской вариант гостиной.
Она была продолговатая; две короткие стены — глухие, в третьей — дверь, через которую они вошли, а в четвертой — две двери: одна в спальню, другая рядом — в ванную. Куин пошел в спальню. Она увидела, как он задернул тяжелые портьеры на окнах спальни, чтобы с улицы не видно было света.
В ванную Куин не пошел, там, наверное, тоже нет окон.
Она считала, что многое повидала в жизни, все знает. Но этого она не знала. Она никогда не видела мертвых.
Она посмотрела на его лицо. На вид ему лет тридцать пять или около того. Должно быть, у него было красивое лицо. Но в конце концов красивы и ангелы и дьяволы. Морщинки, которые двигались, когда человек жил, превратились в неподвижные швы. Рот, который выражал силу или слабость, горячий или спокойный характер, был теперь просто зияющим отверстием. Глаза прежде были жесткие или добрые, умные или глупые; они стали просто блестящими безжизненными инкрустациями. Смерть отобрала мысль и движение.
Он был безукоризненно одет: крахмальная рубашка не помята, и бутоньерка все еще торчит в петлице смокинга.
Подошвы его туфель немножко поблескивают — от воска натертых полов. Значит, он не так давно танцевал? Но какой толк думать обо всем этом!
Куин вернулся. Она почувствовала — он стоит рядом, и была рада, что он рядом; это хорошо.
— А ты знаешь, как его… — спросила она тихо. Как это сделали — чем?
Она нагнулась. Он — тоже.
— Должно быть, здесь. — Ее рука потянулась к пуговице смокинга.
— Обожди, дай я, — сказал он быстро. Он что-то сделал пальцами, и полы смокинга разошлись. — Вот. — И он глубоко вздохнул.
Маленькое красновато-черное пятнышко нарушало белизну пикейного жилета слева, под сердцем.
— Должно быть, из револьвера, — сказал он. — Да, пуля. — Ранка круглая. От ножа не такая рана.
Он расстегнул жилет. Под ним тоже было красное пятнышко, только крупнее — рубашка впитала кровь.
— Должно быть, очень маленькая пуля, — сказал он. — Я не специалист, но дырочка очень маленькая.