Срок Серебряный
Шрифт:
Так же и здесь: очень живенько началась моя служба. Пациента этого я запомню надолго. На носилках лежал бледный солдат, его лоб был покрыт крупными каплями пота, губы закушены до крови, пульс за 130 ударов в минуту. Налицо болевой шок. Что же произошло с ним? Сопровождающий сообщил, что солдат был в траншее, и туда сползла бетонная плита, которая придавила его ноги. На рентгене я увидел, что обе берцовые кости сломаны. Вот тебе на, хорошо начинается первый рабочий денёк.
Моя специализация – хирург-абдоминальщик, [3] а тут такой тяжёлый травматологический случай. Хорошо, что учили нас нормально, курс по травматологии у нас был насыщенный, и сачковать
3
Специалист по заболеваниям и травмам органов и стенок брюшной полости.
Ко мне подошёл начальник анестезиологического отделения Фердинанд Джангирович Селюков.
– Не волнуйтесь, коллега, у нас вполне солидная контора, мы хорошо оборудованы, сейчас я его заинтубирую, из шока выведу, а дальше уж дело за вами.
Профессиональная уверенность Фердинанда настолько мне понравилась, что я сразу понял: у меня здесь надёжный тыл.
Я отобрал все необходимые инструменты и в течение операции в сломанные кости обоих бёдер загнал по гвоздю Кюнчера. Гвоздь Кюнчера представлял собой металлический штырь с одним острым краем, а на другом конце отверстие, за которое его можно извлечь из кости после её срастания.
Через час после операции раздался звонок из Североморска, на связи был главный хирург Северного флота. Он сказал: «Ну что, Лоевский, говорили мне, что ты толковый парень, и я рад, что это так. Рассказывай, что ты сделал?» Я доложил ему об операции. Он стал сразу орать: «Ты что, ненормальный? На хрена надо было оперировать сразу обе ноги, а если бы он не выдержал, а если бы жировая эмболия?» Я настаивал, что я прав, всё же прошло нормально. «Ты прекрати мне эту идиотскую практику: победителей не судят. Имей в виду, ещё один такой фокус, и я тебе башку оторву. Я буду строго за тобой следить, капитан медицинской службы».
Мой первый больной вышел из наркоза, стабилизировался, и моя премьера удалась на славу.
С ординаторами моего отделения (а их у меня было четыре) я сразу сблизился. После операции моего бедолаги-солдата мы сидели у меня в кабинете, пили чай с пирожками из местной столовой и долго разговаривали.
В основном вещал я. Всех интересовало, чт'o я делал до Северодвинска. К нам присоединилась дежурная смена медсестёр отделения, их мне представила старшая сестра Тамара Васильевна.
И я им рассказывал весь длинный вечер, как начинал работать начальником хирургического отделения лазарета на Камчатке. И про мамашу с младенцем, и как на следующий день папаша малыша прилетел ко мне с коньяком. С того дня и началась моя коньячно-икорно-крабовая эпопея благодарностей от пациентов.
– Вот так, коллеги, я мастер дебютов.
– Илья Семёнович, в вашем отделении, то есть здесь, у нас, общехирургические койки, травматологические и урологические. И ещё пять коек акушерско-гинекологических.
– Друзья, это для меня не внове. Справимся. Весь мой путь в хирургии был от «пятки до лопатки».
Я продолжил рассказывать о своих случаях на Камчатке. Как вечером в мой дебютный день в лазарете оперативный дежурный сообщил мне, что к нам в бухту зайдёт танкер, на борту которого женщина-матрос с маточным кровотечением после попытки самостоятельного аборта. Звоню дежурному гинекологу в Петропавловск. Он мне: «Выскобли её и забудь!» Я ему ору в трубку: «Да я только пару раз ассистировал в академии на курсе гинекологии, у меня нет практики». На что его ответ: «Ну не скобли». Я ему: «Так ведь умрёт!» А он: «Ну тогда скобли. Я по телефону за тебя это не сделаю». И дежурный гинеколог отключился. Так тогда я сделал первый аборт.
– Дальше рассказывать? – спросил я, так, просто из скромности, мне абсолютно не свойственной.
Под возгласы всеобщего одобрения и к моему большому удовольствию я продолжал красочно описывать свою хирургическую камчатскую жизнь. На следующее утро меня позвал начальник тыла базы и сказал, что только я могу помочь его горю. В свинарнике полно поросят, которым скоро будет месяц, и их надо ставить на учёт, а до этого кастрировать. Я хирург, и это моя обязанность. Пришлось кастрировать. Гонорар за эту операцию мною был получен – молочный поросёнок и отрезанные яйца. Кстати, зажаренные – прекрасная закуска. Берёшь их, разрезаешь пополам – и на сковородку. Нежнейшая вещь.
Так и протекала моя камчатская хирургическая жизнь. Днём были плановые операции. Однажды начальник лазарета сказал, что в поликлинике меня ждут люди с зубной болью, а так как наш стоматолог уехал на учёбу на полгода, то его обязанности буду исполнять я. У зубного кабинета сидело пять человек, которым я объявил, что могу только удалить зуб. Ушли все, кроме одного, который был так измучен зубной болью, что терять ему было нечего. Изрядно намучив себя и его, зуб я удалил. За полгода отсутствия стоматолога я в совершенстве научился удалять любой зуб.
Я заболтался. Но мой новый личный состав требовал ещё рассказов. Никто не хотел расходиться. Жаль, что с подчинёнными нельзя выпивать. Продолжали пить чай. Я попросил кофе – и вдруг на первом же глотке как будто обжёгся. Я вспомнил, что Инга-то кофе не любит. Её образ мелькнул у меня перед глазами, и внутри заныло. Я сам себе поразился: оказывается, Инга со мной, я её не могу забыть.
Я продолжал рассказывать свои камчатские истории. Зимой у нас в бухте заметало так, что от столбов электрической линии торчали только конусные верхушки, машины двигались по дороге, как в снежном туннеле. Когда задувало, идти было практически невозможно. На противоположном берегу нашей бухты на высокой сопке располагался дивизион ракетчиков, им раз в полгода вертолётами доставляли продовольствие, вооружение, никаких дорог туда не было. И вот однажды в такую пургу меня вызывают: у женщины там, на сопке, кровотечение. Эвакуировать её невозможно, пурга будет ещё неделю, и вертолёту не долететь. Что ж, пойду пешком. Набираю матросов из экипажей по пять человек с разными группами крови, благо, все моряки обследованы. Выбрал самых физически здоровых. Загрузился инструментом, растворами, оделись потеплее – и пошли. Первая пятёрка утрамбовывает снег в течение пяти минут, затем уходит в хвост нашей группы. За ней следующая пятёрка. И так за восемь часов мы забрались на эту чёртову сопку. Матросы совсем обессилели, одного даже пришлось тащить на себе. Меня берегли и в «тропящую» группу не брали. Помощь я женщине оказал, ей понадобилась первая группа крови. И каждый год, когда сходил снег и таял лёд, её муж раз в неделю спускался к берегу, доставал крабов из краболовки и закидывал мне с десяток самых крупных.
Мы с новыми сослуживцами засиделись до полуночи. Кажется, я произвёл впечатление на своих работников. Я бы мог ещё и ещё рассказывать, но решил оставить до будущих посиделок. На меня смотрели с восхищением, до обожания было далеко, но всё у меня впереди.
Спать я остался у себя в кабинете. Из-за срочной операции с солдатом не было времени разместиться в комнате, которую мне выделили в доме недалеко от госпиталя.
Назавтра весь персонал госпиталя обсуждал рассказанные мной байки, потому что в женских коллективах секретов нет.
Вечером следующего дня после работы я поставил свой чемодан в комнату в двухкомнатной квартире, куда две недели назад въехал тоже новый назначенец, заместитель Старцева. Звали его Валера Хомич. Он оказался выгодным соседом. Во-первых, он умел готовить, во-вторых, он был рыбак. И хотя в магазине продавались только утиные тушки деревянной кондиции (очевидно, из госрезерва тридцатилетней давности), он прекрасно тушил эту дичь с капустой. А после рыбалки на выходных он баловал меня ещё и ухой, и жареной рыбой.