Ссора с патриархом
Шрифт:
Он ушел, с нежностью вспоминая эту улыбку, которая потом много дней радовала его душу.
13
Радовала не потому, что маркиз был влюблен, как мальчишка (напротив, он даже немного удивился, что питает к Муньос лишь чувство благодарности и уважения), а потому, что ее улыбающееся лицо успокаивало его и отвлекало от других мыслей.
Мог ли ее ответ быть иным, чем он желал?
Между тем надо было думать о том, чтобы привести дом в порядок, многое переделать в нем. Никогда еще не казался он ему таким лабиринтом, как теперь.
Ах этот «старый» маркиз!
Как же уродлив этот массивный фасад с огромными воротами и тяжелыми консолями балконов в узком переулке среди невысоких домишек, где его и не рассмотреть даже! Как безобразен двор с колодцем посередине, хлевом с одной стороны, винным погребом с другой, дровяным сараем и сеновалом в глубине, так что вздумай кто-нибудь бросить туда зажженную спичку, сразу вспыхнет весь дом! А лестница! Темная, кривая, она только на то и годилась, чтобы люди тут ломали себе шею. Да и ненужная к тому же, потому что с противоположной стороны дома сюда можно было войти как на первый этаж и только потом, выглянув с балкона, обнаружить, что находишься на третьем этаже.
Маркиз уже набросал план предполагаемой перестройки. Но инженер, который, видимо, еще ни в чем не разобрался, хотел прежде всего убедиться в прочности несущих стен, сводов, в возможности осуществить все эти переделки.
— Понимаете, маркиз!..
Он говорил весомо, с видом человека, знающего свое дело и желающего, чтобы к его науке относились с уважением, говорил, поглаживая седые бакенбарды а-ля Франц-Иосиф [122] , вертя шеей в просторном воротничке с длинными острыми концами, поправляя дымчатые очки с тесьмой, огромные круглые стекла которых казались черными дырами подо лбом. Слушая его придирчивые замечания, маркиз начинал вскипать:
122
Франц-Иосиф II (1830–1916) — австро-венгерский император из Габсбургско-Лотарингского дома.
— Смотрите, да смотрите же: убрав эту стену, разве мы не получим просторную комнату почти рядом со столовой?
— Но понимаете, маркиз, тогда мы не будем знать, из чего выкроить хороший коридор, куда выходили бы другие комнаты!
— Как? А это помещение?
— А! На бумаге все просто. Я же смотрю не на бумагу…
Дон Аквиланте, пришедший доложить маркизу о ходе одной тяжбы, услышал его крик еще в прихожей:
— Вы понимаете? Понимаете? Что я, дурак, по-вашему? Коридор вот здесь. Тут одна дверь, тут другая. Вот и получится небольшая комната перед гостиной. Понимаете вы наконец?
И, обращаясь к вошедшему дону Аквиланте, так же громко, словно не в силах сдержаться, закричал:
— Сегодня — никак. Завтра, послезавтра!
— Когда вам будет угодно, маркиз, — ответил дон Аквиланте, несколько растерявшись от такого приема.
Маркиз, словно не замечая присутствия адвоката, продолжал спорить, все больше раздражаясь из-за упрямства инженера, который повсюду находил трудности.
— Должен предупредить вас заранее, маркиз, я не хочу брать на себя ответственность.
И поглаживал бакенбарды.
Маркиз, продолжая защищать свой проект, захотел узнать мнение дона Аквиланте, который слушал его,
— Я прав?.. Как вы думаете? — вскричал под конец маркиз.
Он был полон живейшего нетерпения, как будто возражения инженера могли задержать работы и создать какие-нибудь препятствия для его новой жизни, началом которой должна была стать женитьба.
И спустя несколько дней дом уже был полон рабочих, сносивших перегородки, разбиравших плитки пола, ломавших своды, и парней, собиравших известковый мусор в кучи у входа, откуда его потом увозили на телегах, чтобы не загромождал дорогу, ведущую на площадку у замка.
Перепачканный больше, чем мастеровые, маркиз ходил по дому, отдавая распоряжения, орал как одержимый, если видел, что его не понимают, и выхватывал у рабочего лом, когда тот не решался действовать им из опасения, что на него обрушится кусок стены.
— Вот как надо, болван! Я, что ли, должен учить тебя твоему ремеслу?
И в ближайшее воскресенье, когда не на кого было кричать и нечем было заняться, ом обрадовался, когда двое мужчин, судя по виду, какие-то нездешние пастухи, попросили разрешения вручить ему письмо и поговорить с ним.
Распечатывая конверт, он окинул незнакомцев быстрым взглядом.
Одетые по-праздничному, в рубашки из толстого белоснежного полотна, белые жилеты из домотканой бумазеи, украшенные множеством перламутровых пуговичек, куртки из грубого черного сукна с узкими рукавами, из такой же ткани штаны до колен, из-под которых выглядывало исподнее, серые шерстяные чулки и остроносые башмаки из свиной кожи с кожаной шнуровкой, оба они, старый и молодой, похоже, оробели, оказавшись перед маркизом Роккавердина.
— В чем дело? Из письма неясно, — сказал маркиз.
— Ваша милость простит нашу дерзость… — заговорил старик. — Это вот сын мой!
— Рад за вас. Парень что надо!
— Спасибо, ваша милость! Мы решили, лучше сначала спросить разрешения у хозяина. Господ уважать надо. Мы никого не хотим обидеть… Если ваша милость разрешит…
— Объясните же, в чем дело…
Видно было, что им нелегко объяснить, потому что отец и сын переглянулись, призывая друг друга начать разговор.
— Мы из Модики [123] , ваша милость, — снова нерешительно заговорил старик. — Но когда пасем овец, нередко бываем в этих краях… Так они и познакомились, случайно. Он мне говорит: «Отец, как вы думаете? Я бы женился на ней, только…»
123
М одика — город на юге Сицилии.
— На ком? — спросил маркиз, начиная догадываться.
— На вдове… вашей милости, то есть на Сольмо…
— И пришли ко мне? Какое мне дело до этой женщины?.. Я не сержусь на вас только потому, что вы нездешние.
— Ваша милость простит нас, — вмешался парень.
— Нам посоветовали… — пробормотал старик.
— Не то посоветовали. У меня нет ничего общего с ней… Что я, родственник ее? Потому что она… служила у меня?.. Она вышла замуж… Теперь она вдова, свободна… При чем тут я? — Маркиз повысил голос, нахмурился и замахал руками: — При чем тут я?