СССР-2061 (антология)
Шрифт:
– Кра-со-та! – В три приема выдохнул я.
Бульвар правда был красивый. Раскидистые деревья выстроились в две линии. А рядом с ними, ближе к пешеходной дороге, вытянулись кусты. Наверно летом, когда бульвар одевался зеленью, отсюда было почти не видно окружающий город, и люди могли представить себя идущими по лесной алее. Но и сейчас, зимой, – вид был хорош. Снег одел деревья и кусты густыми белыми кронами. Оттого бульвар был похож на какое-то сказочное ущелье. По «ущелью» шли прохожие. Спешащих здесь почти не было, видимо бульвар лежал в стороне от суетных путей. Неторопливо двигались молодые мамы с колясками. Часто – парами. Пока мальцы дышали короткой зимней прогулкой, подружки обсуждали семейный быт. «А он мне такой… А Милка-то, ну ты её знаешь…» Контрастом к расслабленным мамам, навстречу прошел ведущий коляску парень. Совсем молодой, он вез передвижную люльку с таким осторожно-ответственным лицом, что напоминал сапера из старого фильма; так возят взведенную бомбу. Тронь – и бабах. Не иначе, жена доверила чадо в первый раз.
– Бульвар Санкары. – объявила Инка.
– Того самого? – переспросил я.
– Ага. Да вон он и сам стоит.
– Где?
Я повернулся, следуя Инкиной указующей руке. И правда, у меня за спиной, в конце бульвара, стоял Томас Санкара. Деревья выстроились, оберегая памятник полукругом почетного караула. Небольшой бронзовый монумент: чернокожий человек, в парадной форме армейского капитана далекой африканской страны. Он стоял, сложив руки на груди, и любовался перспективой. Бронзовое лицо его было задумчивым, и удовлетворённым, легкая улыбка оттеняла губы. Похоже, ему тоже нравился бульвар.
Я знал фотографию, с которой скульптор, исполнил памятник. Самый бедный президент. Чернокожий со светлой душой. Он не мог дожить до наших дней, чтоб увидеть новый СССР. Даже если бы его не убили… Время. Томас Санкара родился больше века назад. Впрочем, не дожили многие, кто был гораздо моложе. Новому Союзу пришлось отстаивать право на существование. Многие отдали жизнь, чтобы мы с Инкой могли сейчас пройтись по бульвару. Наши города украшали памятники и соотечественникам. И даты рождения на них были – не старше моего отца.
– А это что? – Я показал на саблю на поясе у Санкары. Выделялась она изрядно. Если весь памятник, как и положено, успел благородно потемнеть, то рукоять сабли блестела как молодое золото.
– А, это… – инка засмеялась – наше городское поверье. Я даже не знаю откуда… В общем, детишки верят, что если подержишься за саблю Санкары, то станешь таким же честным и храбрым. Мой класс, когда мы сюда ходили, все потерли. Даже девчонки. Вот.
– Чего только народ не придумает, – качнул головой я. – Наука такие успехи делает, а тут у вас заповедник. Махровые суеверия.
– Да ладно тебе, – сморщила носик Инка. – Когда-нибудь любому человеку, мужчине, или женщине, придется делать в жизни сложный выбор. И если он поступит правильно… Какое значение будет иметь, что его большой путь начался с маленького суеверия?
– Ну так-то да, – согласился я. – Пойдем?
– Пойдем.
Я снова взял Инку под руку, а сам ловко извернувшись быстро тиснул пальцами левой руки по сабле Санкары. Так, на всякий случай. Для храбрости.
Мы двинулись по бульвару.
Мимо на кавалерийских рысях проскакала мощная команда пенсионеров. Шли на скандинавских палках, давая друг-другу ценные советы, и беззлобно подтрунивая. «Семён, ты палку-то назад тяни, отпускай в кисти… Михална, не отставай!.. Ты ж сама отстала!.. Так я от всех отстала, а ты еще и от меня…».
Я оглянулся. Санкара все так же провожал нас, своей задумчивой улыбкой. Они нужны, эти памятники ушедшим людям. Они напоминают, как трудно, тяжело, опасно шли люди к новому Советскому Союзу. Ростки будущего, которое стало нашим, взрастали по всему миру, в душах лучших. И эти ростки топтали. Вытаптывали усердно, основательно. Сперва били по душам. Если не помогало, убирали людей. А люди все тянулись к свету. «Революционеров можно убить; идеи – никогда!» Это когда-то сказал Санкара. О себе. И о многих советских людях, с которыми никогда не был знаком. О тех, кто шел курсом на светлое завтра. Это надо помнить. Не просто так к нам в руки упало наше хорошее настоящее. Его создали. В борьбе. И борьба не окончена.
– О чем задумался? – Тронула меня за руку Инка.
– А? – Я очнулся, и понял, что уже довольно долго иду погруженный в свои мысли. – Да так, о людях… О памятниках.
– М-мм, – Инка кивнула. – А хорошо, что памятники теперь делают вот такими.
– Какими? – Уточнил я.
– Небольшими, в человеческий рост, – пояснила Инка. – Старые-то памятники, помнишь? Даже времен первого Союза. Человек – десять метров! Сабля в руке – сорок метров! И все это на постаменте высотой с девятиэтажку. Подойдешь к нему, – и видишь только ноздри снизу.
– Ну, – я почесал затылок, – это так предки пытались масштаб личности передать.
– Да это понятно, что масштаб. И памятники были хорошим людям. Только вот масштаб личности – он же не в размере тела. А теперь хорошо. Подходишь к памятнику, и глядишь человеку в лицо. А он может даже ростом меньше тебя. Смотришь – такой же, как ты и я. А вспоминаешь что он сделал – и не такой же. И хочется до его высот стремится. Так думаю.
Я посмотрел на Инку уважительно. Я всегда знал, что она умница. Она оказывается, о том же что и я сейчас думала. Только своим путем. Вот она у меня какая. То есть, еще не у меня… да… Я опомнился и посмотрел на часы. Десять минут до лимита.
Бульвар вывел нас на красивую площадь. Здесь тоже были деревья, вымощенные плиткой тротуары, и круговое движение. Автобусы, редкие машины, и оживленная велосипедная дорожка.
– А это площадь «Первого Красного Знамени», – объяснила Инка. – Название длинное, пэтому часто «первознаменкой» зовут.
Видно было, почему эту площадь так назвали. В центре площади тоже был памятник. Этот был групповой. Суровые стальные мужики с мечами и щитами. В древних кольчугах. Доспехи побиты, щиты порублены. А смотрят гордо. Центральный мужик, косая сажень в плечах, щита не имел. В одной руке держал меч, а в другой – знамя. Древко у знамени было из металла, но сам стяг – живой. Треугольное алое полотнище билось и трепетало под порывами ветра, иногда разворачивая свое крыло в полную силу. Красная изменчивая вспышка на фоне белого снега.
– Когда случился Большой Кризис, и республики снова стали собираться в Союз, – заговорила Инка, – началась настоящая чехарда с символикой. Предлагали разные союзные флаги. Старый трехполосный, императорский. С двухголовым орлом. Бело-зеленый, сибирский. Даже какой-то из четырнадцати полос был. Всякие старые княжеские, вроде рязанского жеребца на желтом поле. И красный. С красным-то не все согласны были. Упирали на то, что нужно возвращаться к корням… уважать традиции… Пригласили историков. А они сказали, что красный флаг – и есть самый старый из известных. Во всех старых русских летописях флаги у дружин «червленые», то есть красные. Ну и всё, критики и припухли. Сказать нечего. Выходит, красный флаг – и русский, и советский. А у нас, видишь, теперь памятник предкам поставили.