СССР: вернуться в детство 3
Шрифт:
И тут наступила тишина.
Честное слово, я встала и начала говорить на чистом автоматизме, как только уловила трёхсекундную паузу:
— Добрый вечер всем. Прежде всего отвечу на прозвучавший вопрос. Поскольку в повестку дня включён пункт о моём вступлении в союз конкретно писателей, здесь представлены только те публикации, в которых я выступаю именно как писатель.
— А есть и другие? — с некоторой насмешкой спросил кто-то.
— Конечно. Те, в которых я являюсь иллюстратором. Не думаю, что сегодня это существенно. Итак, товарищи, меня зовут Шаманова Ольга
И я улыбнулась настолько лучезарно, насколько позволила моя детская мордашка. Эффект получился удивительный. Лица признанных литераторов посветлели и смягчились. А я начала им рассказывать примерно то же, что и старшеклассникам на встречах — как и почему я решила стать писателем. Потом про книги, как говорится, хорошие и разные.
— И всё это — ты сама? — спросила дама, которую я про себя назвала «поэтесса». Ну, явно же поэтесса — худая, лицо сдержанно-несчастное, в меру одухотворённое, серенькая, стирижечка мышиная. И голос такой… надрывный.
— Не всё. Книга о спорте написана коллективом авторов. «Настоящая история Павлика Морозова» — в соавторстве с моим другом.
— Так, может, нам нужно было пригласить сюда и друга тоже? — многозначительно спросил сидящий с краю солидный дядька. И зашевелил бровями так, дескать: он-то, должно быть, и есть настоящий автор.
— Ой, а так можно? — «радостно» распахнула глаза я. — Это мой одноклассник, Вова Воронов, он ждёт меня в соседнем зале. Позвать?
Товарищи писатели переглянулись.
— Сегодня не нужно, — торопливо вклинилась секретарша, — этого у нас в повестке нет, возможно, мы рассмотрим вопрос на одном из следующих заседаний…
— Очень жаль, — покачала головой я. — С другой стороны, к следующим заседаниям как раз выйдет вторая его публикация.
— А твой друг — тоже пишет? — снова трагически заломив брови, спросила поэтесса. Вообще, странный вопрос, учитывая, что я только что сказала. Ну да, поэтессам свойственно странное.
— Мы пишем вместе. Редакция журнала «Костёр» предложила поработать над продолжением той книги про Железногорск, о которой я упоминала. Мы отправили рукопись второго тома, сейчас работаем над третьим.
— Но это же уму непостижимо… — подала голос ещё одна дама. — Вы представляете себе, вообще, какой это объём работы?
— Конечно, представляю, — засмеялась я. — Больше вам скажу, я даже веду свою статистику. С того момента, как мной было принято решение о начале писательской деятельности, прошло практически ровно два года. Объём изданных за этот период произведений составляет порядка семидесяти авторских листов — в прозе! — подняла палец я, потому как в стихах совсем по-другому считается, — а это два миллиона восемьсот тысяч знаков. Поделим на семьсот тридцать дней и получим три тысячи восемьсот девяносто знаков в сутки. Четыре тетрадных страницы в линейку. Мизер, на самом деле.
И это я ещё про черновики фантастики никому не говорю, которые у меня лежат в товарном количестве.
— Но ведь надо ещё иметь, что сказать! — почему-то возмущённо воскликнул солидный дядька с бровями.
— Ну, если вам нечего сказать миру, — приветливо улыбнулась я, — вы можете приносить пользу Родине в другой области.
Отдельные товарищи писатели несколько злорадно захихикали. Дядька сердито покраснел:
— И всё же, я считаю, что подобная гонка за объёмами, стремление угодить массовому читателю — это заведомая сдача позиций настоящей литературы! Тяготение к развлекательным жанрам принижает высокое звание творца и низводит его до уровня ремесленника, каковым он является в условиях капиталистического мира с его тенденцией ухода и даже, я бы сказал, бегства от действительности.
Ты глянь, какой пассаж!
— Вот это вы мощно! — почти восхитилась я. — Репетировали? Или экспромт? Как я рада, что в Союзе писателей столько серьёзных и умных людей! Мощная аналитика, глубокая подача… — я выразительно щёлкнула застёжкой портфеля, вынула и аккуратно развернула письмо, полученное мной вместе с печатной машинкой: — Вот тут, за подписью шестидесяти восьми товарищей из Московского отделения Союза писателей, сказано, что они высоко ценят моё стремление следовать методам соцреализма. Должно быть, все они погорячились, и первоначально им следовало обратиться к вам за консультацией.
С противоположного конца кто-то усмехнулся, и я, как говорил эмигрант Набоков*, «со стеклянной ясностью» поняла, что в местном писательском сообществе далеко не все единодушны. Жабогадюкинг практикуют. Понятно-с.
*Насколько я могу судить
по отсутствию его произведений
в любой из посещённых
мной библиотек —
до сих пор
прочно запрещённый к печати.
— Знаете, — обратилась я к присутствующей публике, — если вдруг по какой-то причине вам сложно принять решение, я могу обратиться в Московское отделение. Объясню ситуацию. Попрошу рассмотреть мой вопрос заочно…
— Спокойно, спокойно товарищи! — суетливо вскочила секретарша. — Опять чтоб разговоры о неспособности региональных отделений принимать самостоятельные решения… Минуту! Ставлю вопрос на голосование! Кто за то, чтобы в порядке исключения, ввиду очевидной профессиональной склонности, принять Шаманову Ольгу Александровну в союз писателей? Прошу голосовать… — к моему удивлению, все как один, включая сердитого дядьку, подняли руки. — Единогласно! — торжественно объявила рыжая секретарша и немедленно вручила мне явно заранее заполненный членский билет. Даже фотка там была — такая же, как на двадцать первом номере «Роман-газеты» за нынешний год. Интриганы хреновы, блин.
Поздравляем, творческих удач, тра-ля-ля. Перерыв три минуты, чтобы выступающий (то есть я) мог бы собрать своё барахло.
Я выглянула в выставочный зал:
— Вов, помоги с журналами…
— Судя по довольной улыбке, можно тебя поздравить?
— Ага, — я показала маленькую красную ксиву с фоткой. Он вытянул у меня из рук, деловито развернул:
— Красавица!
— Да ну тебя!
— Чё?! Я правду говорю. Пошли талмуды твои заберём.
Мы с Вовкой выгреблись в выставочный зал, снова упаковали журнальчики и поехали домой. По ходу дела я рассказывала о «радушном приёме».