Ссылка
Шрифт:
Фома, не отрывая глаз, от голого мужика, стал боком двигаться вдоль ельника, и вдруг острая боль резанула его по икре правой ноги, и послышался треск разрываемой материи. Фома дернулся, и руки его уткнулись в обод колеса брички. Штанина зацепилась за отлетевшую от сварки и слегка загнутую в сторону спицу колеса. Рядом всхрапнула лошадь. Мужик у костра резко обернулся, и Фома скрылся в ельнике, ускоряя шаг и не обращая внимания на рану в ноге. «Откуда бричка-то – недоумевал он – никак угнал». Фома еще раз обернулся в сторону ельника и поспешил к пристани. Видение голого мужика у костра никак не проходило, и всю оставшуюся дорогу он только об этом и думал.
Сын Николай в нетерпении уже поджидал отца у пристани. Ему надо было
– Чего долго? – недовольно спросил он отца.
– Чего, чего – буркнул Фома – Успеешь, все ладно на пристани-го?
– Все нормально – доложил Николай – пароход с Котласа пришел по расписанию. Проводил честь по чести.
– Иди, давай уже – разрешил отец сыну – короб только с рыбой захвати. Матери отдашь.
Николай закинул себе короб за спину и ушел, а Фома поднялся на пристань. Он пришел к себе и присел на деревянную скамью. На столе стоял, оставленный сыном горячий чайник, кусок хлеба, блюдо с вареной картошкой в мундире. Рядом консервная банка с крупной солью. Фома взял одну картофелину, разломил её и обе половинки посыпал щепоткой соли. Медленно жуя он осмысливал виденное в ельнике. «Может померещилось и леший попутал?» – возникло в голове, но, взглянув на рваную штанину и саднящую глубокую царапину на ноге. Фома только усмехнулся. Факт реальности был налицо. Он потянулся было к чайнику, но тут по трапу загремели быстрые шаги и спустя несколько секунд дверь в кубрик резко распахнулась и на пороге возник запыхавшийся Николай. Вытаращив глаза и глотая широко открытым ртом воздух. Он запинаясь выдавил из себя:
– Ба…батя, т…ам под мо…остом му…ужик мертвый.
У Фомы рука с чайником застыла в воздухе.
– Ты чего мелешь – закричал он, но по виду сына понял, что дело не шуточное – Пошли – бросил он Николаю и, откинув чайник обратно на стол, выскочил из кубрика. Сын поспешил за ним. Фома почти скатился по пологому трапу и устремился к мосту, который скрывался за поворотом. «Что за напасть такая – билась мысль – То мужик голый в лесу, то мужик мертвый. Николай еле поспевал за отцом.
Еще не доходя до моста, Фома заметил, какой то темный предмет, лежащий в воде у самого берега. Надеясь на то, что сын мог, что-то перепутать. Он подошел ближе. Сомнений не оставалось. В воде действительно лежал труп. Руки у него были раскинуты, острый подбородок задран вверх, безжизненные открытые глаза устремлялись в небесную бездну: -
– Это же Клюев – ахнул Николай.
– Дааа – протянул отец – он.
Фома пробежал взглядом вокруг и поднял голову кверху. Солнце уже всходило, и он увидел на середине моста какой-то тонкий предмет. Фома по сыпавшейся под ногами речной гальке поднялся наверх и взошел на мост. Сын, пыхтя, спешил за ним. На середине моста они обнаружили прислоненную к перилам моста клюшку, а рядом с ней пустую бутылку из-под водки. Николай было потянулся к бутылке, но отец прикрикнул на него:
– Не тронь. Ничего не тронь.
Николай дернулся назад и, вытирая сырой лоб, сказал отцу:
Он вечер котласским пароходом приехал. Пьяненький, правда, изрядно был. Еле с пристани спустился.
– Давай, Никола, побудь пока здесь – напутствовал отец – а я сейчас сбегаю на пристань и вернусь. Дело ответственное и все надо делать по закону.
Проинструктировав сына, Фома поспешил на пристань. У себя в кубрике он скинул латанный-перелатанный пиджачок, почти белые от бесконечных стирок штаны и отдернул занавеску в углу левой стенки. Там на гвозде висел старенький форменный костюм речника. Его когда-то подарил Фоме капитан парохода, задержавшийся у пристани для небольшого ремонта.
Рядом на полке, завернутая в газету, лежала и фуражка. Белый чехол для нее Фома сшил самолично.
Фоме никогда особенно не везло в этой жизни. Из бедности не вылезал, но тщеславен был до невозможности. Он страшно стеснялся своей бедности, но особых потуг для того, чтобы поправить свое хозяйство не принимал. Фома старался всегда быть на виду. Он не пропускал ни одного собрания и всегда выступал на них. Любимым его выражением было «Все должно быть по закону». В поселке и прозвище ему дали – «Законник». Фома рано вступил в партию большевиков, в надежде получить какую-нибудь должность. Он работал и бригадиром и десятником, но его деловые качества никак не увязывались с личными амбициями, и Фома долго не задерживался на этих местах. В конце концов, его устроили матросом на пристань, и Фома был доволен своей новой работой. Теперь он был независим от местного начальства и подчинялся только речпорту. Это, как он считал, ставило его почти на ровне с поселковыми должностными лицами. А когда у него появился этот форменный костюм, Фома был почти счастлив. Он одевал его перед приходом каждого парохода, гордо появлялся перед трапом и без особой нужды командовал пассажирами «Куда прете? Давай по одному. Грязь на пристань только носите, здесь вам не деревня. Все должно быть по закону». Люди, кто посмеивался, кто тихонько матерился, но связываться с ним не хотели.
В свободное от работы время, Фома иногда одевал костюм, форменную фуражку в белом чехле и, взяв в руку, скатанную в рулончик какую-нибудь газету, появлялся в поселке. Он появлялся в людных местах, кому-то что-то выговаривал, где-то пытался что-нибудь посоветовать и всегда заканчивал любимым выражением «все должно быть по закону». Особым шиком у него считалось встретить при народно директора леспромхоза. Фома приосанивался, подходил к директору, на равных здоровался с ним за руку и заводил разговор о выполнении плана, о событиях в мире. Директор, хорошо зная Фому, под благовидным предлогом уклонялся от разговора и уходил. Тем не менее, матрос Мельтяшкин, преисполненный собственной значимости, довольно оглядывал присутствующих и изрекал: ну и мне пора по делам.
Вот и сейчас, предчувствуя, что может оказаться в центре событий, Фома быстро переоделся, глянул на себя в осколок зеркала и, поправив форменную фуражку, поспешил к мосту. Николай, увидев отца в кителе и фуражке, усмехнулся про себя «ну, батя дает». Фома тотчас же отправил его за участковым, а сам стал неторопливо прохаживаться по мосту, охраняя место происшествия.
***
Участковый милиции поселка Кузнецово – Василий Павлович Сапожников досматривал третий сон, когда его разбудил стук в оконное стекло. Он заворочался и прислушался, стук повторился еще настойчивее. «Кого это леший несет» – недовольно подумал он и стал сползать с постели. Полные, мягкие руки молодой любвеобильной жены Дуси попытались его задержать, но Василий с сожалением освободился от объятий еще не совсем проснувшейся жены. Он натянул на себя галифе и как был, босиком в нательной рубахе и с растрепанными волосами, вышел на крыльцо- Здесь его поджидал Николай Мельтяшкин.
– Чего барабанишь? – зевнул Сапожников.
Николай с участковым были почти одногодки, но он соблюдал субординацию и называл Сапожникова по имени и отчеству.
– Тут дело такое, Василий Павлович. – сбивчиво объяснял Николай свое столь раннее появление, – там у моста…у пристани…вроде как Клюев утопленный лежит в речке.
– Как это утопленный? – не сразу понял участковый.
– Натурально – пояснил Николай – лежит в воде и не дышит.
– Подожди пока. Оденусь, и пойдем.
С Сапожникова сон как рукой сняло. Участковым он был назначен совсем недавно и к службе относился с особым рвением. Жизнь в поселке была спокойной, размеренной и серьезных происшествий не случалось. Бывало, конечно, что мужики по пьянке друг другу морды побьют, бабу кто свою по улице погоняет, но это как говориться дело обычное, а тут ишь ты – труп.
Ждать Николаю участкового пришлось недолго. Тот вскоре появился на крыльце при полном параде, в портупее и с кобурой на широком ремне.