Стакан молока, пожалуйста
Шрифт:
— И ты, конечно, не знаешь, как найти того парня? — пробормотала она почти про себя. — Кто еще не пользовался презервативами? Из тех, с кем ты встречалась?
— Я же тебе говорю… Артур, он меня увел из того дома… От Свейнунга.
— Подумай как следует! Это тот парень, что дал тебе номер своего мобильника? Который не отвечает? Как его зовут, Артур или Свейнунг?
— Артур…
Лара закрыла глаза.
— У тебя сохранился его номер?
— Да.
— Он знает об этом?
— О чем?
— Что у тебя будет ребенок?
— Нет. Я тогда и сама не знала.
Лара
— Он приглашал тебя жить у него?
— Ну не совсем… Его телефон не отвечает.
— Ты знаешь его фамилию?
Дорте задумалась. Что–то всплыло у нее в памяти.
— По моему, Свейнунг или тот старик в коридоре назвал его «господин Эклёв». Но, может, я что–то путаю.
— Артур Эклёв! Звучит неплохо! Я позвоню.
— Его номер не отвечает.
— Мы все выясним. В справочном бюро. Я скажу, что ты умираешь от любви.
— Нет! Он даже не знает моего настоящего имени. Ты же сказала, чтобы я всем говорила, что меня зовут Анна.
— Конечно. Я ему все объясню, но не скажу о ребенке. Ты просто переедешь к нему!
— До отъезда домой мне хочется жить у тебя, — жалобно сказала Дорте.
— Ты должна либо жить с Артуром, либо надо раздобыть денег, чтобы ты уехала к маме и рожала уже там.
— Нет! Я не могу вернуться домой в таком виде!
— Согласна! Значит, ты ставишь на Артура. На то, что он обещал найти тебе работу.
— Я его почти не знаю. А почему мне нельзя остаться у тебя? — умоляющим голосом спросила Дорте.
Лара начала ходить вокруг стола. Поначалу она молчала. Дорте стало жутко, она повернулась всем телом и следила за Ларой.
— Мне угрожает по телефону один человек. Говорит, что все знает. Может быть, мне придется на него работать, чтобы он меня не выдал. — Она вздохнула. — Я не хочу втягивать в это и тебя. Теперь я тебя знаю. И не хочу быть виноватой, если ты опять пустишь себя на корм рыбам… Без Тома мне ничего не светит. Снимать эту квартиру мне не по карману. Скорее всего, придется найти какую–нибудь комнатушку. Понимаешь?
Между ними выросла стена. Дорте не понимала. Это не могло быть правдой! У нее потекли слезы. Долгое время Лара сидела непривычно тихо, потом положила руку на плечо Дорте.
— Не будь ребенком. Скоро ты сама станешь матерью, — мягко сказала она. — Я свяжусь с этим Артуром и скажу, что ты приедешь в Осло.
— Я не знаю Артура… У меня есть жених дома, его зовут Николай. — Дорте плакала уже во весь голос.
Лара помахала рукой перед лицом, словно отгоняла комаров.
— Если ты скажешь еще хотя бы слово, я тоже пущу слезу! — пригрозила она.
Дорте надолго замолчала.
— Как вообще обращаются с новорожденными детьми? — всхлипнула она в конце концов.
— Не знаю. В положенный срок они появляются на свет сами собой. Потом уже твое дело следить, чтобы ребенку не пришлось искать старикашек в пустынных парках, если, конечно, это будет девочка!
— Тут в стране считается позором родить ребенка, если ты не замужем или не обручена?
— Нисколько! В этой стране дети — тоже люди. Во всяком случае, пока их кто–то оберегает, —
— Нет.
— Банальная история, но не такая глупая, как твоя!
Лара зажгла две красные свечи и снова села.
— Он был один из тех взрослых парней, которые нюхали что попало, — начала она. — Вообще–то от клея в мозгах у человека появляется дырка, но тот парень еще настолько контролировал себя, что помог мне избавиться от ребенка. С помощью металлического прута от сломанной магазинной тележки, протертого красным спиртом. Но тебе этого делать нельзя! Все могло кончиться очень плохо. Из меня несколько недель лило, как из крана. Но все–таки я выкинула. А через десять лет, уже тут, в Норвегии, гинеколог сказал мне, что у меня внутри все нарушено и что о ребенке я не могу даже мечтать. Теперь я об этом уже не думаю. Но, конечно, с малышом мне было бы веселее.
— Как бы я хотела, чтобы ты была гинекологом, — сказала Дорте.
И Лара тут же обернулась к ней, с трудом сдерживая ярость. Руки уперлись в бока, лицо перекосило до неузнаваемости.
— Когда ты перестанешь думать только о себе? — выдохнула она. Потом успокоилась и продолжала: — Я бы отдала год моей чертовой жизни, чтобы в одно прекрасное утро проснуться гинекологом с надежной зарплатой, вместо того чтобы продавать свою и чужие пизды всяким безмозглым идиотам!
Такая уж была Лара. Была в ней какая–то тяжелая легкость, как у вола, тянущего плуг. Она тянула и тянула, и за ней на земле оставались глубокие борозды. Она шла только вперед, до самого конца поля. Там она останавливалась, поворачивалась и начинала пропахивать новую борозду в обратном направлении.
43
— Нет, мама от этого не умрет. — Отец улыбнулся Дорте. Он сидел в поезде напротив нее в застиранных, покрытых пятнами брюках цвета хаки. Они всегда были коротковаты и закатаны выше щиколоток. Теперь они обтянули колени отца, и казалось, что брюки ему малы, но он не обращал на это внимание.
— Ей будет стыдно за меня… перед Богом.
— Я знаю ее. Стыда мама не боится. Иначе она не выбрала бы меня… человека другого круга. Понимаешь, твоей маме всегда не хватало отца. Поэтому она и разговаривает с Господом Богом.
На большой скорости поезд кренился, и Дорте пересела на свободное место рядом с отцом, чтобы держаться за него. Она хотела взять его за руку, но что–то мешало ей. Может быть, она стала слишком большая. Окно проглатывало вершины елей и выплевывало их У них за спиной. Облака спешили, словно хотели обогнать поезд. Под ногами железные колеса пели о тоске по дому. Они трясли Дорте, пытались швырнуть на пол, хотели, чтобы она поняла, что у нее нет будущего. Как раз недавно она дочитала «Анну Каренину». Анны больше не было в живых, и Вронский отправлялся на войну из жалости к самому себе. Конец был страшно растянут — скучный рассказ о людях, которых Дорте уже забыла, и о ребенке, которому могли сломать жизнь.