Сталь и шлак
Шрифт:
— Лобачев не наш, есть предположение, что он помешал взрыву станции. В истории с Крайневым не все ясно. — Она помолчала, раздумывая над тем, что услышала. — А как же все-таки насчет оружия?
Сердюк рассказал ей, что оружие он выдает участникам группы только тогда, когда они идут на оперативное задание.
— Ну, а теперь отчитывайтесь о работе, — потребовала связная, и интонация учительницы, спрашивающей урок у своего ученика, проскользнула в ее голосе.
Он рассказал ей все, что сделала группа.
— А какие у вас планы на дальнейшее? — осведомилась
— О планах я привык докладывать только после их выполнения, — замялся Сердюк.
— Теперь вам придется отказаться от этой привычки. ЦК и штаб не только дают задания и спрашивают отчет — они руководят работой групп и организаций, предупреждают ошибки и даже способствуют обмену опытом. Вот, например, обращается особое ваше внимание на людей, отпущенных гестапо на свободу. Ведь, как правило, гестаповцы освобождают только тех, кого удалось спровоцировать на работу в качестве агентов-осведомителей.
Сердюк, уже не таясь, рассказал ей все.
— Задумано очень хорошо, но пока сделано не очень много, — заключила она, внимательно его выслушав. — Вы еще не оправдываете название городского комитета, которое вам присвоили люди, но оно вас ко многому обязывает. Будьте пока хоть заводским комитетом — займитесь заводом, механическим цехом, лучше всего — выведите из строя станцию: ведь без электростанции завод не может работать ни одного дня. Если у вас мало людей, свяжитесь с другими группами, — она назвала фамилии и явки трех руководителей групп, — вам помогут и шахтеры. Эти люди привыкли отказываться от света, чтобы давать свет другим, а сейчас они отдают свои жизни, чтобы дать жизнь другим. Они очень самоотверженно работают в подполье.
Перед уходом связная договорилась с Сердюком о месте встреч — мастерская Пырина — и о пароле. Она сообщила, что устройству на работу и освобождению от мобилизации может содействовать один товарищ, служащий на бирже труда.
Только когда она надела старенькое пальто и закуталась в платок, Сердюк вспомнил ее: эта женщина вышла из кабинета Кравченко в тот вечер, когда Сердюк дожидался приема у секретаря. Она быстро прошла мимо, и он тогда не заметил ее лица.
«Вот это связная! — с восхищением думал Сердюк, возвращаясь домой. — Не связная, а настоящий инструктор, да еще какой — будто всю жизнь только этим и занималась! Да, не забыли нас, помогают, инструктируют, спрашивают, задание расширили. Значит, правильно, что я сам размахнулся широко. Теперь остается ударить». И в первый раз за все это время он радостно улыбнулся.
2
Очередная читка «Донецкого вестника», проводимая Сашкой во время обеденного часа, была прервана неожиданным происшествием.
В цех вошел офицер в форме СД с пятью солдатами и переводчиком. Рабочие встали.
— Кто здесь Лютов? — спросил переводчик.
— Я Лютов, — откликнулся мастер и, подбежав к группе, вытянулся в струнку.
Гитлеровец молча показал на него пальцем, и тотчас двое солдат скрутили Лютову руки и надели наручники. Остальные солдаты следили за рабочими, держа автоматы наготове.
Немцы ушли, уведя с собой мастера, который
— Догавкался, собака, в гестапо потащили! — злорадно произнес Луценко и, усевшись на кирпичи, полез в карман за бумагой. — Вот теперь накуримся, ребята.
Но курить пришлось еще меньше, чем раньше. Непосредственное наблюдение за бригадой взял на себя Вальский, которому немцы пообещали отдать имение в Орловской губернии, некогда принадлежавшее его отцу. Лютов кричал, ругался, но все-таки побаивался рабочих. Вальский же выслуживался, как только мог. Он по нескольку раз в день проверял работу, причем всегда появлялся оттуда, откуда его не ждали, — то из-за развалин соседней печи, то с верхней площадки, где, притаившись за колонной, наблюдал за рабочими.
Пять-шесть человек ежедневно лишались хлеба в результате его наблюдений.
Нередко появлялся Смаковский и по собственному усмотрению расправлялся с людьми. Приходил Гайс и тоже для острастки кого-нибудь наказывал.
Легче всего жилось тем, кто был занят на перестилке крыши цеха. Кровельщики с утра забирались наверх, захватив с собой несколько ведер кокса, разжигали камельки и отлеживались, попеременно отогревая бока.
Вальский на крышу лазить боялся, а придя в цех ровно в девять утра и не слыша стука инструментов, бесновался на площадке, задирая короткую, как у свиньи, шею, грозил кулаками и визжал.
«Работа» на крыше оживлялась. Кровельщики начинали энергично стучать молотками, каблуками, а кое-кто просто кулаком. Вальский успокаивался и уходил.
Своими ежедневными ябедами Вальский окончательно надоел Гайсу.
— Я не могу всех сажать в лагерь, — однажды сказал Гайс не в меру ретивому «майстеру», — должен же кто-то работать.
Вальский помчался к фон Вехтеру и пожаловался на Гайса: Гайс не поддерживает его авторитет, Гайс либеральничает с русскими рабочими.
На этот раз он переусердствовал.
Какая сцена произошла у владельца завода с зондерфюрером, неизвестно, но только Гайс прилетел в цех красный, потный, взбешенный.
— Где есть своличь Вальски?
Опанасенко молча пожал плечами.
— Вальски нихт майстер! Ти есть майстер. — Гайс ткнул его пальцем в грудь.
— Ну какой я начальник! — возразил Опанасенко и замотал головой.
— Молтшать! Ти есть нашальник! — закричал Гайс и так дико посмотрел на Опанасенко, что тот пожалел об отсутствии Вальского: будь он тут, ему бы здорово влетело от немца.
— Майстер гнать на шея! — крикнул Гайс и выбежал из цеха.
Бригада собралась вокруг новоиспеченного начальника. Тот сконфуженно ворчал:
— Дожил-таки до чести, начальником стал у немцев! Тьфу ты, господи, сто чертей твоей матери!
В этот момент из-за печи неожиданно появился ничего не подозревавший Вальский.
— Опять, голубчики, стоите! Заморю! Перестреляю! — завопил он.
Несколько секунд все стояли молча. Сашка затаил дыхание, с интересом ожидая, чем все это кончится.