Сталин и Мао. Два вождя
Шрифт:
На этом пути существовали многочисленные трудности.
С точки зрения Мао Цзэдуна, следовало учитывать то обстоятельство, что Сталин с подозрительностью относился к Мао Цзэдуну и к КПК; необходимо было, конечно же, принимать во внимание все то, что было связано с появлением секретного доклада И. В. Ковалева Сталину; Мао Цзэдун также считал нужным реагировать на высказывания западной печати относительно того, что «Сталин держит Мао Цзэдуна под домашним арестом в Москве».
Мао Цзэдун стремился, в определенной степени и при известных условиях, снимать эти трудные вопросы.
При этом он исходил из того, что противоречия, возникавшие и существовавшие между ним и Сталиным, порождены не только тем фактом, что ВКП(б) и КПК по-разному
Мао Цзэдун желал дать понять Сталину, что речь шла не о беседах, переговорах и соглашениях между фактически неравными друг другу партнерами и даже не о соглашениях между братскими и дружественными партиями и государствами, а о нахождении компромисса в таких областях, где стороны еще не высказали одна другой все свои претензии, еще не пришли к каким-то устраивающим, во всяком случае китайскую сторону и Мао Цзэдуна, решениям и не поняли, что исторические претензии у Китая и Мао Цзэдуна не только существуют, но в принципе и в перспективе являются определяющими для характера отношений двух наций.
Отношения и ситуация сложились таким образом, что обе стороны в сложившейся для них на мировой арене обстановке были заинтересованы в том, чтобы пойти на демонстрацию перед всем миром своей дружбы и даже союза, но это вовсе не означало, что нет проблем, которые ждут решения и до решения которых искренние добрососедские отношения, по сути дела, невозможны.
Таким образом, перед Мао Цзэдуном стояла задача довести до сведения Сталина всю остроту и сложность ситуации, добиться от него уважения интересов Мао Цзэдуна, его нации, партии, государства.
Мао Цзэдун всю первую часть своего пребывания в СССР посвятил решению именно этой задачи. Он не желал выглядеть марионеткой в руках Сталина, да он и не был ею; он не желал также делать вид, что в двусторонних отношениях все хорошо, что Сталин, его партия-государство — это не только лидер и вождь всего лагеря социализма, но и правая сторона, сторона, у которой в принципе и в главном нет недостатков, в руках которой и высшая истина, и высшая власть, и главные материальные (в том числе и военные) силы.
По всем этим причинам Мао Цзэдун с первых же слов при общении со Сталиным заявил, что ему много лет не давали высказаться, а ему есть что сказать, и что он пока еще не высказал все свои обиды и претензии.
Далее, он довел до Сталина свою позицию в следующих словах: «Вы что же думаете, что я, Мао Цзэдун, приехал в Москву только для того, чтобы принести свои поздравления Сталину в связи с его юбилеем?» Здесь содержался намек на то, что еще неизвестно, кто и кого должен был бы поздравлять, кто и к кому должен был бы приехать, какое событие является более важным, а также кто перед кем должен извиняться за прежнее неверное поведение и действия. Мао Цзэдун особенно тем самым подчеркивал, что он приехал вовсе даже, по сути дела, и не за тем, чтобы приносить свои поздравления Сталину. Мао Цзэдун давал понять, что он ждет от Сталина признания вины за прошлые грехи, признания значения победы Мао Цзэдуна в Китае, материального содействия строительству в Китае, причем содействия, которое является по крайней мере равным, если вообще не должно восприниматься как выплата старых долгов Китаю.
Мао Цзэдун полагал, что он заставил Сталина не только неоднократно звонить ему, иностранцу, который занял и сам дом Сталина под Москвой, и не получать, по сути дела, ответа на вопросы, которые интересовали Сталина прежде всего, а затем узнать о грубых высказываниях Мао Цзэдуна и предпринять ряд шагов, которые Мао Цзэдун воспринимал как должное. Сталин был вынужден приехать к Мао Цзэдуну и стать его гостем. Сталин должен был неоднократно признавать, что в прошлом был не прав. Сталин был вынужден говорить, что он испытывает угрызения совести в связи с тем, что он виноват перед Мао Цзэдуном и неверно себя вел в том, что касается китайских или внутрикитай-ских дел. Наконец, Сталин был вынужден пойти на беспрецедентный шаг.
Стремясь искупить свою прежнюю вину, то есть покаяться, что он был не прав, высказывая подозрения в отношении Мао Цзэдуна, он не только фактически отмежевался от Ван Мина, от тех людей, которые стояли на его стороне в его разногласиях с Мао Цзэдуном в прошлом в Китае, в КПК, но и передал в руки Мао Цзэдуна Гао Гана как представителя тех сил внутри КПК, которые уже после создания КНР старались быть вместе со Сталиным и против Мао Цзэдуна. Сталин предал и своих приверженцев в Китае, и своего же собственного представителя при Мао Цзэдуне, то есть И. В. Ковалева.
Такое предательство, двойное предательство, было тем самым шагом Сталина, который и позволил Мао Цзэдуну несколько удовлетвориться и согласиться на подписание договора о дружбе и союзе между КНР и СССР. Так начала вырисовываться перспектива формирования того плода, который, по Мао Цзэдуну, должен был быть и привлекательно, солидно выглядеть, и быть по вкусу Мао Цзэдуну, если говорить о конкретных договоренностях по развитию двусторонних межгосударственных отношений.
Примечательно, что в запасе у Мао Цзэдуна, очевидно на тот случай, если бы Мао Цзэдуна продолжала не удовлетворять позиция Сталина, были и еще некоторые приемы воздействия на партнера.
Именно на рубеже 1949 и 1950 годов сторонники Мао Цзэдуна внутри КПК предлагали ему побеседовать со Сталиным по вопросу о великодержавном шовинизме Советского Союза.
В ответ Мао Цзэдун отрицательно покачал головой. С его точки зрения, так поступать было нехорошо. Ведь речь шла о вопросе, который касался, прежде всего, не Мао Цзэдуна, а СССР, самого Сталина; вот пусть, считал тогда Мао Цзэдун, он сам и разбирается в этом вопросе. А нам не следует слишком распускать свои руки, слишком далеко протягивать их. Тем более не следует из-за того, что мы победили, так зазнаваться и преисполняться таким высокомерием. Да, признавал и утверждал Мао Цзэдун, Сталин допустил ошибки в вопросе о подходе к революции в Китае, но ведь он признал свои ошибки. И не только на сей раз, когда он заговорил об «угрызениях совести». Он говорил об этом и в беседе с Лю Шаоци летом 1949 года. (Значит, Мао Цзэдун сознательно заставлял Сталина каяться в ошибках много раз.) Ведь тогда, в беседе с Лю Шаоци, Сталин говорил следующее: «В силу того, что мы не разобрались в ситуации, мы и предлагали вам (Китаю) плохие решения. Таким образом мы создали трудности в вашей работе. Мы просто помешали вам». Сталин фактически признал, что он ошибался, его слова — это принесение нам извинения. И тут мы не можем действовать по принципу: раз уж мы кого-то ухватили, то следует держать и давить дальше. Тем более мы не можем исходить из тезиса: «Мы способны побеждать и обойдемся без помощи из-за рубежа».