Сталин: от Фихте к Берия
Шрифт:
«Почти десятилетие назад, когда ещё никто не мог предвидеть, что потом произойдёт, немцам был дан совет – сделать себя независимыми от мировой торговли и замкнуться в качестве торгового государства… все эти завиральные учения о мировой торговле и производстве для мира годятся для иностранцев и принадлежат как раз к их оружию, с помощью которого они с давних пор воюют с нами…» 212 .
Этот призыв Фихте, конечно, не так много значил для революционной традиции XIX века по сравнению с его же призывом к национальному освобождению и национальному объединению Германии, не так много давал и для подтверждения расхожей тогдашней схемы о том, что если Кант – либерал, то Фихте – социалист 213 , но этот призыв неизменно присутствовал в практическом программировании политической власти над контролируемым ею народным хозяйством, в понимании того, что неравенство и конкуренция государств неизбежно ставит проблему достижения государственной субъектности. Важной была именно тесная связь философского идеализма Фихте с практическими задачами политической борьбы. Современный центральным событиям настоящего очерка историк русской философии Э. Л. Радлов (1854–1928), даже сохраняя общественный нейтралитет, не мог не отметить 15 августа 1920 года, подсознательно строя свою речь на аллюзиях:
212
И. Г. Фихте. Речи к немецкой нации [1807–1808] / Пер. А. А. Иваненко. СПб., 2009. С. 298.
213
Пётр Струве. Г. Чичерин и его обращение к прошлому [1897] // Пётр Струве. На разные темы (1893–1901). Сб. ст. СПб., 1902. С. 619.
«Русская мысль не могла примириться с философией, замкнутой в самой себе, философией par excellence,
О социализме Фихте и о требующем социализма примере Германии в России стали говорить даже в академических кругах. Революционеры-интеллектуалы откликалась на известную формулу Энгельса о том, что «мы, немецкие социалисты, гордимся тем, что ведём свое происхождение не только от Сен-Симона, Фурье и Оуэна, но также и от Канта, Фихте и Гегеля» 215 , в 1890-е растиражированную Петром Струве в энциклопедическом словаре Брокгауза и Ефрона, а позже внесённую в коммунистическую догму Лениным. В пробной лекции о Фихте, прочитанной в Московском университете в феврале 1908 года, Б. П. Вышеславцев (1877–1954), будущий глубокий исследователь индустриализма и коммунизма, сообщал своим слушателям: «Сочинения Фихте появляются в свет раньше, чем труды родоначальников французского и английского социализма: Фурье, Сен-Симона, Оуэна, Томсона. Мы имеем в лице Фихте, таким образом, не только первого немецкого теоретика социализма, но и первого значительного мыслителя вообще, выступившего с обоснованием социализма в новой философии». И далее, описывая общественные задачи, поставленные Фихте перед социализмом, тогда уже взятые у социализма на вооружение либеральным консенсусом о «достойном человеческом существовании» – прямо переходил к образу изолированного государства:
214
В. Г. Белоус. ВОЛЬФИЛА [Петроградская Вольная Философская Ассоциация]: 1919–1924. Кн. 1: Предыстория. Заседания. М., 2005. С. 376.
215
Ф. Энгельс. Развитие социализма от утопии к науке. Предисловие к немецкому изданию [1882] // К. Маркс, Ф. Энгельс. Сочинения. Т. 19. М., 1961. С. 323.
«Он признаёт оба основных социалистических принципа: право на полный продукт труда и право на существование, причём даёт их синтез – право существовать своим трудом и не простое право на существование, а право на достойное человека существование, право на свободный досуг, право на умственное развитие. Так широко понимает Фихте задачи социалистического государства. Теперь спрашивается, каковы те практические средства, которые ведут к осуществлению этих целей. На это Фихте отвечает в своём “Замкнутом торговом государстве”…» 216 .
216
Б. Вышеславцев. Обоснование социализма у Фихте // Вопросы философии и психологии. Кн. 93 (III). Май – июнь 1908. С. 571, 584. Ещё один важный русский исследователь этой индустриальной связи, также обратившийся к ней уже в условиях антикоммунистической эмиграции и также – философ с ярко выраженным общественно-политическим темпераментом, Н. О. Лосский: Н. О. Лосский. Индустриализм, коммунизм и утрата личности // Новый Град. Париж, 1936. № 11.
Примечательно, что итоги картографирования и освоения Сибири как тыла и продолжения России уже к концу допетровского времени, по убеждению картографа рубежа XVII и XVIII веков, звучали вполне в духе этой просветительской замкнутости: «дары Сибири включают естественные границы, которые изолируют её и защищают от враждебных соседей» 217 . Тем не менее, государство в России – вплоть до царствования Александра III (1881–1894) – в целом исходило из принципов «свободы торговли», применяя меры таможенного протекционизма, прежде всего, ради повышения государственных доходов (особенно в годы финансовых кризисов, связанных с экстраординарными расходами казны в годы Крымской войны (1853–1856) и русско-турецкой войны (1877–1878), а не для защиты отечественной промышленности, идеология которой чаще всего проигрывала идеологии конкуренции, исходящей из «свободы торговли». Конкуренции, надо сказать, совершенно уничтожающей и суверенную транспортную инфраструктуру внешней торговли, и собственную перерабатывающую промышленность России вне простой добычи природных ресурсов. И власть, и наука, и политическая оппозиция в России так и не смогли полностью избавиться от монопольного британского экономического образца даже тогда, когда эта британская монополия «свободы торговли» была уже уничтожена протекционизмом Германии и США (САСШ).
217
Валери Кивельсон. Картографии царства: земля и её значения в России XVII века / Пер. под ред. М. Крома. М., 2012. С. 180, 189.
В XIX веке Россия, совершенно независимо от политических приоритетов конкретных царствований, их внутренней политики и абсолютно независимо от внешнеполитических и военных поражений, особенно во время царствования Николая I, особенно в период реакционного так называемого «мрачного семилетия» 1848–1855 гг. продемонстрировала свою особую зависимость от британского стандарта «свободы торговли» и шаг за шагом наращивала соответствие своей внешнеэкономической политики её либеральным, космополитическим и колониальным образцам.
Ещё старые исследователи (разных политических убеждений, но солидарно) показали эту зависимость России доказательно и в полной мере. Например, сторонник «свободы торговли» М. Н. Соболев дал такую периодизацию государственной экономической политике: в 1841–1860-е – «Период фритредерских тенденций», затем период вынужденной и постепенной эволюции к протекционизму, и лишь с 1876 года – «Период усиленного фискализма и протекционизма». Одновременно с этим историк чётко указал, что эта либеральная внешнеэкономическая политика отнюдь не диктовалась государству изнутри страны ни одним из профильных сообществ, а была результатом исключительно бюрократического решения, следующего британскому образцу и своим приоритетом выбравшего фискальные интересы казны. Ещё даже великий министр финансов Российской империи Е. Ф. Канкрин (1874–1845, министр в 1823–1844) ради фиска начал в 1841 году снижать ставки протекционистского тарифа 1822 года. После смерти Канкрина, в 1846 году, последовало официальное поручение известному польскому фритредеру Л. В. Тенгоборскому (1793–1857), даже не знавшему русский язык, согласовать тариф имперского Царства Польского с российским для объединения их таможенных территорий, что и было сделано в 1850 году. При этом новый министр финансов так докладывал императору Николаю I в апреле 1848 об идеологии нового, либерального тарифа, словно речь шла о применении школьной азбуки, а в России уже существовала мощная отечественная промышленность: «поощрение внутренней промышленности путём развития иностранной конкуренции» 218 . У объединения таможенных территорий в 1848 году – году европейских революций – возник и новый импульс: раздел Польши в конце XVIII века между Австрией, Пруссией и Россией и затем присоединение в 1815 году Герцогства Варшавского к России дали им значительные польские этнографические территории. И революционные движения прямо использовали польский этнический фактор, внося революционную смуту на территорию русского Царства Польского сквозь фактически внутриэтнографические границы, пользуясь ангажированностью и слабостью собственной пограничной и таможенной охраны Царства Польского на его государственных границах с Пруссией и Австрией. На этих границах процветала военная и политическая контрабанда, готовя поляков к восстанию 1863 года. Поэтому включение с 1 января 1851 года – на чрезвычайно льготных для Русской Польши – её в общую таможенную и пограничную территорию Российской империи имело и чисто военно-политические задачи 219 . Примечательно, что экономическую контрабанду победить так и не удалось: польские предприятия успешно обходили ограничения, незаконно интегрируясь с прусскими поставщиками. Лишь потом стало ясно, что особо льготное развитие польской промышленности за счёт общероссийского рынка в перспективе послужило ускоренному и усиленному развитию польской национальной буржуазии и пролетариата, что стало новой фундаментальной основой для польских национализма и независимой государственности.
218
М. Н. Соболев. Таможенная политика России во второй половине XIX века. Томск, 1911. С. 18–19. См. также об этом: К. Н. Ладыженский. История русского таможенного тарифа [1886]. М.; Челябинск, 2016. С. 210–211, 219–220.
219
Г. Н. Симаков, Н. А. Бородкина. Военная и политическая контрабанда в Царстве Польском и Литве в конце 1850-х – начале 1860-х годов // Русский Сборник: Исследования по истории России. Том ХV: Польское восстание 1863 года. М., 2013. С. 158.
«Система протекционизма, применявшаяся в течение тридцати лет, вызвала в России довольно развитую мануфактурную деятельность, которая пустила прочные корни. Изданием тарифа 1850 г. было открыто свободное соперничество русских и польских фабрик и вместе с тем значительно уменьшен размер пошлин, охранявших русскую промышленность от конкуренции иностранной. (…) [тогда и позже] переход к умеренным пошлинам вызывался экономическими воззрениями лиц, которым была поручена выработка новых тарифов, также требованиями, высказывавшимися большинством представителей русской интеллигенции. (…) Числом приверженцы понижения пошлин были вообще гораздо многочисленнее, нежели сторонники протекционистских идей… Теорию свободной торговли разделяла тогда большая часть русской интеллигенции; её идеями были проникнуты те лица, через которых проводились преобразовательные меры царствования [Александра II]» 220 .
220
К. Н. Ладыженский. История русского таможенного тарифа. С. 223, 202, 222, 227 («Большинство газет и журналов того времени («Русский Вестник», «Отечественные Записки», «Современник» и т. п.) были проникнуты более или менее фритредерским направлением; для протекционистов были открыты только сравнительно немногие издания – «Северная пчела», «Библиотека для чтения Боборыкина» и др.»). Ср.: «Наибольшую известность и наибольшее влияние среди них имел “Экономический указатель”… Ту же либеральную точку зрения разделяли и все прогрессивные издания, как, напр., “Современник”, “Отечественные Записки”, “Голос”…» (М. Н. Соболев. Таможенная политика России. С. 360–361). Ср. также: «За свободу торговли выступали крупнейшие периодические издания – «Голос», «Московские ведомости», «Отечественные записки», «Русский вестник», «Экономический указатель». Среди фритредеров были светила экономической науки (Н. Х. Бунге, А. И. Бутовский, И. В. Вернадский, Л. В. Тенгоборский), они пользовались поддержкой общественного мнения и правительственных кругов. Несмотря на то, что большинство предпринимателей со страниц «Вестника промышленности» и «Торгового сборника» требовало сохранения высоких таможенных барьеров, позиции протекционистов выглядели гораздо слабее» (В. Л. Степанов. Н. Х. Бунге: Судьба реформатора. М., 1998. С. 79).
Позднейший исследователь (известный В. В., в отношении России долго утверждавший, что её рынок недостаточен для промышленного капитализма) ярко описал секрет успеха польской промышленности, совершенно не связанный с антипольской политикой русского империализма, но связанный именно с ёмкостью рынка и последующей его защитой, а не с тем, что «польская промышленность есть всецело создание иностранцев», как настойчиво он твердил:
«Благоприятным условием для развития этой [польской] промышленности, которым воспользовались иностранные капиталисты, было уничтожение в 1850 г. таможенной пошлины, взимавшейся при ввозе польских изделий в Россию, этим для польских изделий был открыт огромный рынок сбыта, образуемый многочисленным населением России. После этого в названном крае стали открываться (тоже иностранцами) и крупные металлургические заводы. Новый ещё более решительный толчок развитию польской промышленности был дан сильным возвышением таможенных пошлин на иностранные изделия в конце [18]70-х годов. При прежних, умеренных тарифах, в Германии у польской границы возник ряд фабрик и заводов, производивших товары для России. После возвышения пошлины на эти товары немецкие капиталисты перенесли свои предприятия через границу и основали их в польском крае. Новое поднятие таможенных пошлин в 1892 г. усилило прилив в этот край иностранных предпринимателей и дало новый толчок развитию польской промышленности»221.
В самой России 1850–1860-х гг. было видно, что – помимо государственных решений – идеологически «к числу фритредеров относится большинство наших учёных (…) Любопытно отметить, что “Московские Ведомости” под редакцией Каткова в 50-х годах и 60-х годах весьма энергично отстаивали начала свободы торговли, но затем в 70-х круто поворачивают в сторону протекционизма» 222 . При этом «ни земства, ни дворянство, ни сельскохозяйственные общества, ни другие организации почти никогда не выступали защитниками свободы торговли. Доминирующее влияние принадлежит самому государству, которое, как самодовлеющее учреждение, стремилось извлекать из таможенных пошлин наибольший доход. Понижение тарифных ставок производилось в надежде увеличить с ростом ввоза и таможенный доход», но эти надежды «оправдались в более, чем меньшей степени» 223 .
222
В 1876–1889 гг. были повышены (прежде всего, по фискальным соображениям) ввозные пошлины в целом и в частности: на хлопок, уголь, металлы и металлические изделия, которые до того ввозились беспошлинно (М. Н. Соболев. Таможенная политика России. С. 693), сталь, сельскохозяйственные машины, руды, медь, цемент, локомотивы, кирпич, аммиак, целлюлозу, суда, воск, вагоны, кабели, порох, крахмал. Вершиной «образцового» протекционизма в России стал тариф 1891-го («Подготовительные работы в министерстве финансов начались с 1887 года при участии целого ряда специалистов, главным образом профессоров Петербургского Технологического Института… Рассматривая напечатанные записки экспертов, мы видим, что они были проникнуты крайним протекционистским духом. Уже на первых же стадиях подготовительных работ были даны министерством финансов директивы определённого характера»: М. Н. Соболев. Таможенная политика России. С. 417–687, 698). «Идейным творцом» тарифа 1891 года, вдохновлённым доктриной Ф. Листа, исследователь называет Д. И. Менделеева (П. Б. Струве. Д. И. Менделеев [1934] // П. Б. Струве. Торговая политика России. М.; Челябинск, 2016. С. 249, 251). Протекционизм стал побеждать и в таможенной политике Франции в 1875 и 1892-м, в Германии в 1879-м, Австро-Венгрии в 1878, 1882 и 1887-м, Италии в 1878 и 1887-м.
223
М. Н. Соболев. Таможенная политика России. С. 360–361, V, 219.
П. Б. Струве сообщал в своём исследовании, что формально централизаторское решение о таможенном присоединении Польши проводилось по инициативе самих поляков, впервые высказанной ещё в 1826 году 224 , но тогда остановленной Канкриным ради защиты внутренних русских губерний от непреоборимой польской контрабанды (из Пруссии) и чтобы избежать «совершенного упадка российской фабричной промышленности, ещё в младенчестве находящейся». «Польский тариф был либеральнее Имперского и иначе построен. Отсюда вытекла необходимость коренного пересмотра нашего таможенного тарифа». При этом упомянутый Тенгоборский был «в меньшей степени польским националистом, чем космополитом» 225 . Потому логично, что перед таможенным открытием России мировой (то есть британской) свободе торговли национальные интересы России отсутствовали вовсе. Смерть Канкрина бюрократически отдала внутренний рынок России и для польской промышленности, обеспечив ей огромный льготный спрос и потому – опережающее её развитие, которое создало феномен индустриализации Польши исключительно благодаря рынку России. Старый немецкий исследователь польского происхождения Валентин Витчевский (Valentin Wittschewsky, 1854–?), по недоразумению некоторыми исследователями в России сегодня считающийся «отечественным», отмечал уникальное положение Польши между Пруссией и внутренней Россией и то, что тариф 1851 года «обеспечил польской индустрии значительные преимущества: из Империи в Польшу ввозились главным образом сырые продукты и жизненные припасы, из Польши же сбывались внутрь Империи индустриальные продукты, и притом в значительных количествах», это «открыло польским продуктам беспрепятственный доступ на рынки внутренней России и далее, вплоть до самых крайних восточных границ империи и рынков соседних азиатских государств. Польско-немецкие представители железной и текстильной индустрии не замедлили, к крайнему недовольству их московских конкурентов, во всех отношениях использовать благоприятно сложившиеся для них обстоятельства. (…) Это парализовало предприимчивость русского капитала в деле эксплуатации естественных богатств страны. Покровительство, которое оказывалось в <18>60-х гг. заводам, перерабатывающим иностранный чугун, вызвало значительное расширение этих предприятий, число их возросло за время от 1867 до 1870 г. с 65 до 164. Притом эти предприятия, естественно, сосредоточились главным образом в пограничных областях. Привислянская область обязана расцветом своей железной индустрии указанному направлению промышленной политики и близости своей к западной сухопутной границе». К 1905 году в ряду промышленных районов Российской империи Польша («индустриализм импортированный») занимала третье место по объёму производства после Московского района («старый индустриализм») и Петербургского (практически с ним сравнявшись) 226 .
224
Есть сведения, что после предсмертной отставки Канкрина с инициативой об отмене вывозных пошлин на русское сырье для сбыта в Великобритании и об одновременном облегчении ввоза английских товаров в Россию выступил британский посол в Санкт-Петербурге (В. Витчевский. Торговая, таможенная и промышленная политика России со времён Петра Великого и до наших дней [Рус. пер. 1909]. М.; Челябинск, 2017. С. 91. Немецкий оригинал: Valentin Wittschewsky. Russlands Handels-, Zollund Industriepolitik, von Peter dem Grossen bis auf die Gegenwart. Вerlin, 1905).
225
П. Б. Струве. Торговая политика России [1913]. М.; Челябинск, 2016. С. 178–180.
226
В. Витчевский. Торговая, таможенная и промышленная политика России со времён Петра Великого и до наших дней. С. 93, 254, 256–257, 327.