Сталин: от Фихте к Берия

Колеров Модест Алексеевич

«Поражения во время Крымской войны ясно показали необходимость для России быстрого промышленного развития. Прежде всего нужны были железные дороги, а их широкое распространение невозможно без отечественной крупной промышленности 292 . Предварительным условием для возникновения последней было так называемое освобождение крестьян; вместе с ним наступила для России капиталистическая эра, но тем самым и эра быстрого разрушения общинной собственности на землю. (…) В короткое время в России были заложены все основы капиталистического способа производства. (…) если правительство не желает для уплаты процентов по заграничным долгам прибегать к новым иностранным займам, ему надо позаботиться о том, чтобы русская промышленность быстро окрепла настолько, чтобы удовлетворять весь внутренний спрос. Отсюда – требование, чтобы Россия стала независимой от заграницы, самоснабжающейся промышленной страной; отсюда – судорожные усилия правительства в несколько лет довести капиталистическое развитие России до высшей точки» 293 .

292

Об «увенчании здания» (Маркс также использует это понятие, принятое в тогдашней России для иносказания о необходимости введения конституции над фундаментом и «стенами» реформ 1860–1870-х гг.) промышленности железными дорогами и одновременной их инициативной роли Маркс подробно писал Даниельсону 10 апреля 1879: Переписка К. Маркса и Ф. Энгельса с русскими политическими деятелями. С. 103.

293

Ф. Энгельс. Послесловие к работе «О социальном вопросе в России» [1894] // К. Маркс, Ф. Энгельс. Сочинения. Т. 22. М., 1962. С. 450–453.

И ещё более определённо – именно Н. Ф. Даниельсону, чьи экстремальные надежды на превращение русской сельской общины в основу для коммунизма в индустриальном мире столь долго, как минимум, не опровергали однозначно его идейно-политические конфиденты Маркс и Энгельс, Энгельс писал с нехарактерным для него оптимизмом в отношении России 15 марта 1892 – точно против возведения всех экономических проблем России к действию политики протекционизма, с которым выступал его адресат:

«С 1861 г. в России начинается развитие современной промышленности в масштабе, достойном великого народа. Давно уже созрело убеждение, что ни одна страна в настоящее время не может занимать подобающего ей места среди цивилизованных наций, если она не обладает машинной промышленностью, использующей паровые двигатели, и сама не удовлетворяет – хотя бы в незначительной части – собственную потребность в фабричных изделиях. Исходя из этого убеждения, Россия и начала действовать, причём действовала с большой энергией. Если она оградила себя стеной покровительственных пошлин, то это вполне естественно, ибо конкуренция Англии принудила к такой политике почти все большие страны; даже Германия, где крупная промышленность развивалась при почти полной свободе торговли, присоединилась к общему хору и перешла в лагерь протекционистов только для того, чтобы ускорить тот процесс, который Бисмарк назвал “выращиванием миллионеров”. А если Германия вступила на этот путь без всякой необходимости 294 , можно ли порицать Россию за то, что для неё было необходимостью, раз уж определилось новое направление промышленного развития?» 295 .

294

Посреди событий Энгельс квалифицировал протекционизм Бисмарка менее радикально, говоря, что тот «одарил Германию двумя крупными “социальными мероприятиями”… Первым из них был таможенный тариф, который должен был обеспечить германской промышленности монопольную эксплуатацию внутреннего рынка». Вторым подарком было признано железнодорожное строительство: Ф. Энгельс. Социализм г-на Бисмарка [1880] // К. Маркс и Ф. Энгельс. Сочинения. Т. 19. М., 1961. С. 176.

295

Переписка К. Маркса и Ф. Энгельса с русскими политическими деятелями. С. 153. Примечательно, что в том же письме от 15 марта 1892 года Энгельс бла- годарил Даниельсона за присланный им трактат одного из главных тогда иде- ологов русского протекционизма Д. И. Менделеева «Толковый тариф или иссле- дование о развитии промышленности России в связи с её общим таможенным тарифом 1891 г.» (СПб., 1891–1892) (С. 155).

И вновь Энгельс терпеливо, настойчиво и подробно выступал с апологией протекционизма и великого потенциала России против антипротекционистской апокалиптики Даниельсона в письме к нему от 18 июня 1892:

«Не подлежит сомнению, что нынешний внезапный рост современной “крупной промышленности” в России был вызван искусственными средствами – запретительными пошлинами, государственными субсидиями и т. п. То же самое имело место во Франции, где запретительная система существовала уже со времён Кольбера, в Испании, в Италии, а с 1878 г. даже в Германии, хотя эта страна почти уже завершила свой промышленный переворот, когда в 1878 г. были введены покровительственные пошлины, чтобы дать возможность капиталистам принудить своих отечественных потребителей платить им такие высокие цены, которые позволили бы им продавать эти же товары за границей ниже издержек производства. И Америка поступила точно так же, чтобы сократить тот период, в течение которого американские промышленники не будут ещё в состоянии на равных условиях конкурировать с Англией. Что Америка, Франция, Германия и даже Австрия смогут достичь такого положения, при котором они будут способны успешно бороться с конкуренцией Англии на открытом мировом рынке – по крайней мере в отношении некоторых важных товаров, – в этом я не сомневаюсь. И теперь уже Франция, Америка и Германия сломили в известной степени промышленную монополию Англии, и здесь (в Лондоне. – М. К.) это ощущается очень сильно. Сможет ли Россия достигнуть такого же положения? В этом я сомневаюсь, так как Россия, подобно Италии, страдает от отсутствия каменного угля в наиболее благоприятных для промышленности местностях (…) Но тут перед нами возникает другой вопрос: могла бы Россия в 1890 г. существовать и удерживать независимое положение в мире как чисто сельскохозяйственная страна, живущая за счёт экспорта своего зерна и покупающая за него заграничные промышленные изделия? Я думаю, что мы с уверенностью можем ответить – нет. Стомиллионный народ, играющий важную роль в мировой истории, не мог бы при современном состоянии экономики и промышленности продолжать оставаться в том состоянии, в каком Россия находилась вплоть до Крымской войны. Введение паровых двигателей и машинного оборудования, попытки изготовлять текстильные и металлические изделия, хотя бы только для отечественного потребления, при помощи современных средств производства, должны были иметь место раньше или позже, но во всяком случае в какой-то момент между 1856 и 1880 годами. Если бы этого не произошло, ваша домашняя патриархальная промышленность всё равно была бы разрушена конкуренцией английского машинного производства, и в результате получилась бы Индия – страна, экономически подчинённая великой центральной мастерской – Англии. (…) Английские писатели, находящиеся на предвзятой позиции, никак не возьмут в толк, почему подаваемый Англией пример свободы торговли повсюду отвергается и вызывает в ответ установление покровительственных пошлин. Конечно, они просто не осмеливаются понять, что эта, ныне почти всеобщая, протекционистская система является более или менее разумным, хотя в некоторых случаях и совершенно нелепым средством самозащиты против той самой английской свободы торговли, которая подняла английскую промышленную монополию до её апогея. (…) Я рассматриваю всеобщее возвращение к протекционизму не как простую случайность, а как реакцию против невыносимой промышленной монополии Англии» 296 .

296

Переписка К. Маркса и Ф. Энгельса с русскими политическими деятелями. С. 160–162.

Надо отдельно подчеркнуть это положение Энгельса о (подразумевается: законной) реакции против индустриальной монополии Англии, которую так долго обслуживали формально всеобщий, универсальный, прогрессивный лозунг и политика «свободы торговли». В тех конкретно-исторических условиях, когда Энгельс, наконец, почти признал законность этой реакции, главными реальными противниками «невыносимой монополии» Англии были именно быстро восходящие экономики Германии и США. Даже русский консервативный критик государственного протекционизма и валютной политики министра финансов России Витте С. Ф. Шарапов (1855–1911) оптимистично изображал победу антибританского промышленного протекционизма как событие якобы самоочевидное и нетрудное, верно находя новую угрозу для стран победившего – по доктрине Ф. Листа – протекционизма в новом глобальном проекте империи, а именно – в монополизированном Лондоном рынке всемирного финансового капитала, что было немым признанием того, что протекционизм успешно справился с задачей накопления капитала:

«Если европейское человечество без особого труда справилось с промышленной гегемонией Англии, если Германия, Австрия, Италия и даже Россия (про Францию и Соединённые Штаты нечего и говорить) освободились от мануфактурного и денежного верховенства Англии, создали свою промышленность и завоевали самостоятельные внешние рынки, то та же Европа попала в полном составе в кабалу ещё горшую, допустив развиться международной биржевой спекуляции…» 297

Позитивный географический образ собственного индустриального развития России революционеры и контрреволюционеры равно видели в Америке (столь же обширной, населённой и полной ресурсами, как Россия). Следуя за русскими последователями Маркса (по крайней мере, в области его экономической теории) Струве и В. П. Воронцовым (В. В., 1847–1918), другой русский марксист 1890-х С. Н. Булгаков (1871–1944) прямо применял образ Америки к «обширному и блестящему будущему» русского капитализма:

297

С. Ф. Шарапов. Бумажный рубль (Его теория и практика) [1895] // С. Ф. Шарапов. Избранное / Сост. А. В. Репников. М., 2010. С. 169.

«производство может здесь безгранично расширяться на основе внутреннего рынка» и потому перспективой России для него была «самодовлеющая капиталистическая страна типа Соединённых Штатов» 298 .

В унисон с марксистской доктриной достаточного внутреннего рынка проводя протекционистскую политику обеспечения индустриализации, развивал аналогии между континентальными масштабами России и Северной Америки и Витте 299 : «Раскинутая на обширном пространстве, на сплошной территории, обеспеченная всем необходимым для достижения высшей степени экономического развития, Россия сама представляет единственный по величине рынок сбыта и её международные торговые сношения являются для неё не вопросом существования, а лишь способом естественного и потому мирного обмена излишков. В колониальной политике Россия не нуждается» 300 . Поклонник Менделеева, консервативный публицист М. О. Меньшиков (1859–1918) писал: «Будущая Россия – Сибирь, которую недаром все ставят в параллель с Америкой» 301 . Другой консервативный идеолог С. Н. Сыромятников (Сигма, 1864–1933) писал в 1903 году: «Восток не только наша колония, он зародыш новой России, по типу более близкий к Америке, чем к Европе и Азии» 302 . Исследователь свидетельствует, что «к 1890-м гг. в народнической прессе аналогии Сибири и Америки стали достаточно расхожим явлением, публицистическим штампом» 303 .

298

С. Булгаков. О рынках при капиталистическом производстве. Теоретический этюд. М., 1897. С. 199, 203, прим., 182, прим.

299

Я не останавливаюсь здесь специально на тесной идейной связи русского протекционизма, доктрин России как отдельной цивилизации, русского марксизма с его доктриной достаточности внутреннего рынка России для собственного развития капитализма, традиционных русских аналогий между Россией и Америкой, формул страны-континента, народного хозяйства-континента, изолированного государства-острова, «социализма в одной стране» с доктриной евразийцев, в этой части более всего развитой учеником Струве П. Н. Савицким (важно, что он именно в 1921 году опубликовал в Софии свой концептуальный манифест о положении и предначертании России с красноречивым названием «Континент – Океан (Россия и мировой рынок)». Но тот факт, что советские спецслужбы верно оценили родство евразийства идеологии «социализма в одной стране» и оказали ему решительную поддержку, с несомненностью доказывает, что принадлежность евразийства к описанному интеллектуальному ландшафту и консенсусу была очевидна даже большевикам – вне научной и исторической дистанции от этого движения. См., кстати, переход между аналогиями Америки и континента: «Мы недостаточно оцениваем значение огромной непрерывности нашей территории. Подобно Северо-Американским Соединённым Штатам, мы являемся государством-континентом» (В. И. Вернадский. Задачи науки в связи с государственной политикой России [1917] // В. И. Вернадский. Избранные труды / Сост. Г. П. Аксёнов. М., 2010. С. 394–395).

300

С. Ю. Витте. Конспект лекций о народном и государственном хозяйстве [1902, 1911]. М., 2011. С. 237.

301

М. О. Меньшиков. Памяти Д. И. Менделеева [1907] // М. Меньшиков. Национальная империя / Сост. М. Б. Смолин. М., 2004. С. 110.

302

А. В. Ремнев. Россия Дальнего Востока: имперская география власти XIX – начала XX в. Омск, 2004. С. 344.

303

Н. Н. Родигина. Образ Сибири как интеллектуальный конструкт и феномен общественного мнения России второй половины XIX в. // История и культура Сибири в исследовательском и образовательном пространстве. Новосибирск, 2004. С. 137.

Альтернативой такому мифу процветающей России как Америки и была угроза превращения отсталой и зависимой России в аналог британских Ирландии и Индии – и её де-факто колониальная эксплуатация. Маркс и Энгельс уделили значительное внимание тому, что из себя представляет этот последний сценарий, который, несмотря на сохранённый Россией статус великой державы, делал его экономически наиболее обоснованным. Можно с достаточной уверенностью полагать, что присоединение Российской империи к пространству «свободной торговли» во главе с Британией лишь укрепляло эту перспективу, превращая Россию более всего в рынок сбыта для иностранной промышленности и встречного поставщика первичных ресурсов. Такая перспектива была описана Марксом более на примере британской Индии, чем даже на примере Ирландии (он всё же риторически более отводился Польше – как анти-России 304 ). Причём из описания ясно вырисовывалась ресурсная неизбежность протекционистской борьбы России против превращения её в колонию, строительства в ней капитализма сверху или, наоборот, опустошающее превращение России в континентальную колонию при следовании её в фарватере британской «свободы торговли»:

304

«Налицо факт английского завоевания и 700-летнего угнетения Ирландии, и пока это угнетение существует, было бы оскорблением для ирландских рабочих требовать от них подчинения Британскому федеральному совету. Положение Ирландии в отношении Англии не является равноправным: оно аналогично положению Польши по отношению к России» (Ф. Энгельс. О взаимоотношениях между ирландскими секциями и Британским федеральным советом [1872] // К. Маркс и Ф. Энгельс. Сочинения. Т. 18. М., 1961. С. 75). См. также сквозной ряд аналогий с Польшей: «Ирландия, Россия под монгольским игом» (Ф. Энгельс. За Польшу [1875] // Там же. С. 555).

«раз вы ввели машину в качестве средства передвижения в страну, обладающую железом и углем, вы не сможете помешать этой стране самой производить такие машины. Вы не можете сохранять сеть железных дорог в огромной стране, не организуя в ней тех производственных процессов, которые необходимы для удовлетворения непосредственных и текущих потребностей железнодорожного транспорта, а это повлечёт за собой применение машин и в тех отраслях промышленности, которые непосредственно не связаны с железными дорогами. Железные дороги станут поэтому в Индии действительным предвестником современной промышленности. (…) Опустошительное действие английской промышленности на Индию – страну, которая по своим размерам не меньше Европы и имеет территорию в 150 миллионов акров, – совершенно очевидно, и оно ужасно» 305 .

305

К. Маркс. Будущие результаты британского владычества в Индии [1853] // К. Маркс и Ф. Энгельс. Сочинения. Т. 9. М., 1957. С. 227–230. О строительстве железных дорог, самом по себе создающем внутренний рынок для промышленности, прямо говорил и русский народник В. В., поклонник экономической доктрины Маркса: «правительство, в управление финансами Вышнеградским и Витте, задалось целью вызвать, во что бы то ни стало, быстрое развитие русской промышленности и приступило к форсированному сооружению железных дорог не с целью только оборудования страны хорошими путями сообщений, но и для того, чтобы открыть рынок для русских фабрик и заводов и вызвать умножение этих последних» (В. П. Воронцов. Очерки экономического строя России [1906]. С. 90).

Аналогия с Америкой была важна марксистам для утверждения достаточной ёмкости внутреннего рынка России для развития в ней капитализма, спор о котором в 1890-е гг. породил главные русские марксистские экономические труды того времени, посвящённые развитию капитализма как индустрии: «О рынках при капиталистическом производстве» (1897) и «Капитализм и земледелие» (1900) С. Н. Булгакова, «Русская фабрика в прошлом и настоящем» (1898) М. И. Туган-Барановского, «Развитие капитализма в России. Процесс образования внутреннего рынка для крупной промышленности» (1899) В. Ильина (В. И. Ульянова-Ленина) (в журнальной полемике к ним присоединился и П. Струве 306 ). В той полемике народники, опираясь на Маркса, указывали на бедность крестьянского большинства в населении России и, следовательно, абсолютное сокращение ёмкости внутреннего рынка при индустриализации и сокращение перспектив капитализма. В условиях невозможности для России самой приобрести себе колонии, подобные британским, под вопросом оказывалось само развитие капиталистической промышленности в России. Как мы увидим далее, в полемике о «социалистическом первоначальном накоплении» в СССР, которая отлилась в формулировки «Краткого курса истории ВКП (б)», ясно продолжилась эта полемика о внутреннем рынке и её положения об отсутствии у России колоний (британского образца).

306

Его марксистские статьи на эту тему выросли в книгу: П. Б. Струве. Крепостное хозяйство: Исследование по экономической истории России в XVIII и XIX в. [СПб.,] 1913.

В главном же – именно русский марксизм 1890-х соединил исследование экономической реальности России с доктриной марксизма и поставил перед будущими правящими в ней социалистами почти все главные задачи её экономического и технологического развития, дал язык их описания и вооружил идейными знаками, задал систему координат государственного управления, внутри которой могли свободно развиваться любые политические лозунги.

В 1894 году в своей первой книге, ставшей первым легальным манифестом политического марксизма в России, Струве, опираясь на доктрину Листа, фактически связал идею «изолированного государства» с проблемой максимального, то есть суверенного использования внутренних ресурсов и народного (национального) хозяйства страны. При этом важно, что такую рационализацию он видел именно в категориях товарного обмена (и разделения труда, отделения промышленности от земледелия) и прямо противопоставил её именно натуральному, архаическому, интегральному (то есть общинному) хозяйству. Он писал: