Сталин. Битва за хлеб
Шрифт:
То есть методы-то, конечно, были. Уголовного кодекса еще не написали, однако смертная казнь существовала, в том числе за бандитизм и некоторые преступления по должности. Она даже иногда применялась, хотя и несообразно ни мировой практике, ни букве закона. Потому что ежели применять так, как это было тогда принято(скажем, у тех же белых), то жертвы были бы сопоставимы с численностью населения страны, а ежели по букве…в общем, тоже не стоило.
Если бы власть начала в массовом порядке, как следовало по закону, расстреливать вчерашних героев Гражданской войны, ее бы не поняла собственная партия. Со всеми вытекающими в виде новой революции — московская власть со своими нэповскими фокусами и так на неё постоянно напрашивалась. Счастье ещё, что Ленин умел всех уболтать…
Да, кстати, применять… а какими силами, если большинство беспредельщиков как раз и были властью? Допустим, чтобы за незаконные расстрелы перестрелять членов местной комячейки, можно использовать чекистов, для нормализации чекистов — красноармейцев, а как нормализовывать красноармейцев? Ясно, как — созвать ополчение из членов местных комячеек… позвольте, да ведь они уже расстреляны? Ну, стало быть, позвать шамана, пусть поднимает их из могил. Зомби вообще удобный контингент — и дисциплинированны, и проблем, что с ними делать потом, не возникает.
Одна беда — антирегилиозная политика и этого не позволяла. Вот ведь незадача какая…
Да и не хотела местная власть расстреливать вчерашних героев Гражданской. В волостях, уездах, губерниях в исполкомах и партийных комитетах сидели точно такие же герои, которые точно так же не понимали — а что изменилось? Врагов не стало? Так вот же они! Или искренне возмущались: нас что, начали строить! Это нас-то?! Красных бойцов, которые спасли Республику?! Героев?!
В 1921 году в газете «Советская Сибирь» открытым текстом говорилось: суть красного бандитизма — органическая ненависть к центральной власти и ее представителям, нежелание ей подчиняться.
Или, например, представьте себе самую простую историю. У замученной бандитами женщины из прошлой главы остались два взрослых сына, которые знают, как погибла их мать. У ребенка, которого вырезали из живота матери тюменские повстанцы, есть отец. А по деревне гуляют прощенные советской властью бандиты. Как они поступят? Ну вот вы, читатель, — как бы поступили на их месте?
И что с ними, такими, делать? Расстреливать? Чтобы взбунтовались остальные?
То-то же…
Но может статься, что парни все же сумеют сдержаться, поймут, что нельзя лить кровь до бесконечности, что надо когда-то прервать цепь кровопролития… Поймут — да, но неужели забудут? Тем более то сосед по пьяной лавочке напомнит, то бывший бандит в лицо ухмыльнется. Они — молодые коммунисты, главный кадровый резерв власти, им, в общем-то, даже и везения не надо, чтобы идти верх по карьерной лестнице. И пойдут — подчиняясь декретам и постановлениям, но со своим мнением о происходящем и стиснутой у сердца ненавистью, твёрдо веря, что все эти нэпы и послабления классовому врагу — лишь временное отступление, но придет желанное времечко, когда всем воздастся за все. Они — атеисты, они не верят в Божий суд, а лишь в суд человеческий. И каждый раз, когда им покажется, что время пришло, отсроченная ненависть вырывается на волю и идет крушить всех, кого считает врагами, — потом это назовут перегибами. И так будет продолжаться до тех пор, пока носители «гражданского синдрома» не сойдутся в лютой схватке тридцать седьмого года, где будут убивать, уже не разбирая правых и виноватых, а потом полягут и сами — согласно тем приговорам, которые теперь никто не будет для них смягчать.
«Как же это так, Сашка?!»
Вот говорят: «массовые расстрелы»… Однако расстрел расстрелу рознь.
История, предельно банальная и в этой банальности беспредельно жуткая, описана в биографической повести Скворцова и Крайнева «Байкальский адмирал». Речь в данном отрывке идет об отце одного из авторов, сибирском чекисте Скворцове. В 1923 году его вызвали в Иркутскую ГубЧК, к Берману [193] , и отправили в Верхоленск гоняться за бандой атаманши Черепановой — была там такая «народная героиня». Банда вела себя традиционно: по ночам налетала на села, убивала коммунистов и советский актив, а днем ее члены, припрятав винтари, растворялись в гуще местного населения. Что бы оное население ни думало о бандитах, но не выдавало — своя жизнь дороже.
193
Матвей Берман, впоследствии соратник Ежова, персона весьма загадочная, а тогда — начальник Иркутского губотдела ГПУ.
Среди подчиненных Скворцова был командир отряда ЧОНа Черных, который в один непрекрасный день отправился проверять подозрительную по бандитизму таежную деревеньку.
«Отряд Черных нагрянул в хутор рано утром. Оставили наруэюное оцепление вокруг него, чтобы никто в случае чего не выскочил, и во все дома ворвались одновременно. Брали всех мужиков, начиная от четырнадцатилетних пацанов, кончая девяностолетним дедом Андреем. Бабы и ребятишки, чувствуя вину своих кормильцев, если и кричали и сетовали, то не в полный голос. Мужики же бодрились и успокаивали их.
— Ошибочка вышла. Разберутся в городе комиссары и отпустят.
Всю операцию испортили молоденький неопытный чоновец и пожилой бандит. Паренёк ошибся и подпустил близко к себе бандита. Винтовка не помогла, а наоборот, помешала ему бороться с сильным мужиком. Он и пикнуть не успел, как корявые заскорузлые пальцы сдавили его горло. Трепыхнулся чоновец несколько раз в агонии и повалился кулем на домотканные половики.
— В подпол полезайте, — махнул убийца своим домочадцам одной рукой, а другой уже схватил оружие чоновца. В сенях гремели шаги красно армейцев, недовольных тем, что их товарищ слишком долго замешкался в избе.
Когда дверь распахнулась, бандит в упор выстрелил в первого входящего, отпихнул его в сторону и выстрелил несколько раз в темноту сеней. Кто-то из красноармейцев успел прижаться к стене, пули просвистели мимо, а когда бандит рванулся, сломя голову, к выходу, пристрелил его тремя выстрелами в упор.
Черных влетел в сени, когда бандит, корчась от боли, зажимал раны на животе, через пальцы сочилась густая кровь.
— На-аа, подлюга! — пнул он сапогом лежащего на полу мужика и как бы поставил последнюю точку его жизни. Мужик последний раз дёрнулся в конвульсии и затих. Черных шагнул в комнату и наткнулся у порога на убитого чоновца.
— Сашка, друг, — лицо у Черных перекосилось. — Как же это так, Сашка?! Командир отряда с трудом сдержал набежавшие слёзы и попытался проглотить комок, подступивший к горлу. Пустым безжизненным взглядом окинул комнату и остановился на лице молоденького паренька, придушенного бандитом. И глухо заплакал.
— Ничего, брат, отольются им сейчас мои слезы. Умоются они у меня кровавыми слезами.
Черных, скрипнув зубами, вышел во двор.
— Выводи всех бандитов в лес, — приказал он на ходу своему помощнику
— Да не бандиты мы вовсе, — попытался возразить ему низкорослый мужичонка в разорванной рубахе и с разбитой губой.
— Ты поговори у меня, поговори, — процедил сквозь зубы конвоир. Он уже имел разговор со строптивым мужичком, а разбитая губа говорила о его содержании. Конвоир, почувствовав злость командира, понял, что расправа с упрямцем останется без наказания.
— Поговори, — повторил он и со всей сипы ударил мужика прикладом.
— Пошли, кому говорят, — стали подталкивать штыками и прикладами чоновцы хуторских мужиков к опушке леса.
Потом, когда прошли жиденький подлесок по лесной дороге, все почти успокоились. Поэтому окрик: „Стой!“ был неожиданным и заставил вздрогнуть. На полянке с жухлой травой Черных выстроил пленных в одну шеренгу. Хотел отогнать в сторону худенького мальчишку, но тот вцепился отчаянной хваткой в своего отца, и командир отряда махнул на него рукой. Зато деда Андрея он подозвал к себе. Тот, ковыляя и опираясь на посох, подошел к нему.
— Ты, старый пень, и так скоро концы отдашь, постой-ка здесь. Понял?
— А? — переспросил глуховатый дед, подставив ладонь к правому уху. Черных отмахнулся от него, как от назойливой мухи, а чоновцам зло приказал:
— По бандитскому отродью, пли!
Девяностолетний дед Андрей уронил посох и, воздев руки вверх, взывая то ли к Богу, то ли к чоновцам, тоненько закричал:
— За что, люди добрые, за что!
На него не обращали внимания, деловито добивали раненых, пытавшихся отползти в лес».
Вот так оно и бывало — истошный крик: «Убили!», приказ ослепшего от ярости командира, а потом… потом уже ничего не поправишь.
«Берман встретил Скворцова сурово. Брови надвинулись на глаза, которые неподвижно буравили Скворцова.
Только не надо говорить мне, что ты ничего не знал.
— А я ничего и не знаю, — пожал плечами Скворцов.
— Из тайги вылез девяностолетний старик и рассказал о ваших художествах. Ты давал Черных приказ о расстреле мирных жителей?
— Да вы что, товарищ Берман, каких таких мирных жителей? Я дал приказ начальнику отряда ЧОН Черных арестовать на хуторе бандитов из банды Черепановой. Арестовать, а не расстреливать.
Георгий так разволновался, что голос постоянно перехватывало. У него у самого в голове не укладывалось самоуправство командира отряда.
— Вы что, мне не верите?
— Какое это имеет значение — верю я или не верю, — Берман, заметив отчаяние на лице Скворцова, смягчился:
— Черных, он сидит сейчас под арестом, признался, что ему было приказано только арестовать бандитов. Но это не имеет никакого значения… Черных расстреляют, это точно. Тебя тоже приказано отдать под трибунал».
Под трибунал чекисты пойдут, это и к бабке не ходи. А вот будет ли приведен приговор в исполнение — вопрос. Ибо существует еще множество факторов. Но об этом — чуть позже.
Бей гадов!
Гражданскую войну развязали не большевики, и террор начали тоже не они, а вот последствия достались победителям. Выжженная земля и выжженные души. Страна была привычна к вкусу и запаху крови, жизнь человеческую в ней не ставили ни во что. Она была пронизана самоуправством, опутана многочисленными счетами всех со всеми, а власть вынуждена была действовать по принципу: «Да, это сукин сын — но это наш сукин сын», потому что иначе у нее не останется вообще никого.
Как всегда, наиболее ярко и выпукло «гражданский синдром» был выражен в Сибири. И снова не могу удержаться, чтобы не продемонстрировать очередное жульничество. Вот как начинает свою статью про «красный бандитизм» в журнале «Родина» Алексей Тепляков.
«На рубеже 1919–1920 годов колчаковское правительство сменили большевики, начавшие последовательный государственный террор против всех слоев населения» [194] .
Ага! А Колчак там, надо понимать, цветочки разводил…
194
Тепляков А.Красный бандитизм. // Родина. 2000. № 4.