Сталин. На вершине власти
Шрифт:
Воспоминания В. Бережкова о первой беседе Сталина и Рузвельта свидетельствуют о том, что Сталин продумывал заранее каждую деталь перед началом переговоров. Когда Бережков вошел в комнату, Сталин уже был там. «Сталин медленно прошелся по комнате, вынул из коробки с надписью «Герцеговина флор» папиросу, закурил. Прищурившись, посмотрел на меня, спросил: «Не очень устали с дороги? Готовы переводить? Беседа будет ответственной». «Готов, товарищ Сталин. За ночь в Баку хорошо отдохнул. Чувствую себя нормально», – ответил я. Сталин подошел к столику, положил на него коробку с папиросами. Зажег спичку и раскурил потухшую папиросу. Затем, медленным жестом загасив спичку, указал на диван и сказал: «Здесь, с краю, сяду я. Рузвельта привезут в коляске, пусть он расположится слева от кресла, где будете сидеть вы». «Ясно», – ответил я».
Впрочем, подготовку к двусторонним встречам и заседаниям конференции
Перед началом работы Сталин лично побеседовал с Серго Берией. По его словам, «Сталин поинтересовался, как идет учеба в академии, – вспоминал С. Берия, – и тут же перешел к делу: «Я специально отобрал тебя и еще ряд людей, которые официально нигде не встречаются с иностранцами, потому что то, что я поручаю вам, это неэтичное дело…» Выдержал паузу и подчеркнул: «Да, Серго, это неэтичное дело…» Немного подумав, добавил: «Но я вынужден… Фактически сейчас решается главный вопрос: будут они нам помогать или не будут. Я должен знать все, все нюансы… Я отобрал тебя и других именно для этого. Я выбрал людей, которым верю. Знаю, что вы преданы делу. И вот какая задача стоит лично перед тобой…»
Задача С.Л. Берии и ряда других работников сводилась к тому, чтобы «выбрать из всей многоголосицы именно то, что нужно Сталину…» «Диалоги Рузвельта и Черчилля, начальников штабов обрабатывались в первую очередь, – писал С. Берия. – По утрам, до начала заседаний, я шел к Сталину. Основной текст, который я ему докладывал, был небольшим по объему, всего несколько страничек. Это было именно то, что его интересовало. Сами материалы были переведены на русский, но Сталин заставлял нас всегда иметь под рукой и английский текст. В течение часа-полутора ежедневно он работал только с нами. Это была своеобразная подготовка к очередной встрече с Рузвельтом и Черчиллем. Он вообще очень тщательно готовился к любому разговору. У него была справка по любому обсуждаемому вопросу и владел предметом разговора досконально. Вспоминаю, как он читал русский текст и то и дело спрашивал: «Убежденно сказал или сомневается? Как думаешь? А здесь? Как чувствуешь? Пойдет на уступки? А на этом будет настаивать?» Без английского текста, собственных пометок, конечно, на все эти вопросы при всем желании не ответишь. Поэтому работали серьезно. Учитывали и тот же тембр голоса, и интонацию. Разумеется, такое участие в работе конференции было негласным. Видимо, о том, чем мы занимались в Тегеране, кроме Сталина, мало кто знал».
Очевидно, что и к своей первой встрече с Рузвельтом Сталин подготовился подобным же образом. По словам Бережкова, перед самым началом встречи «Сталин снова стал прохаживаться по комнате, погрузившись в размышления. Через несколько минут дверь открылась, и слуга-филиппинец вкатил коляску, в которой, тяжело опираясь на подлокотники, сидел улыбающийся Рузвельт. «Хэлло, маршал Сталин, – бодро произнес он, протягивая руку. – Я, кажется, немного опоздал, прошу прощения». «Нет, вы как раз вовремя, – возразил Сталин. – Это я пришел раньше. Мой долг хозяина к этому обязывает, все-таки вы у нас в гостях, можно сказать, на советской территории…» «Я протестую, – рассмеялся Рузвельт. – Мы твердо условились встретиться на нейтральной территории. К тому же тут моя резиденция. Это вы мой гость». – «Не будем спорить, лучше скажите, хорошо ли вы здесь устроились, господин президент. Может быть, что требуется?» – «Нет, благодарю, все в порядке. Я чувствую себя как дома». Эта долгожданная встреча началась с обмена любезностями и замечаний о знаменитой сталинской трубке, вреде курения и необходимости слушать советы врачей, пока Сталин не спросил: «У вас есть предложения по поводу повестки дня сегодняшней беседы?» На это Рузвельт ответил: «Не думаю, что нам следует сейчас четко очерчивать круг вопросов, которые мы могли бы обсудить. Просто можно было бы ограничиться общим обменом мнениями относительно нынешней обстановки и перспектив на будущее».
После того как Сталин по просьбе Рузвельта рассказал о положении на советско-германском фронте, они перешли к обсуждению проблем ряда других стран, обнаружив при этом сходство взглядов по многим вопросам. У них оказалось немало общего в оценке положения Франции. Сталин и Рузвельт выразили незаинтересованность в сохранении французской колониальной администрации в Сирии, Ливане и Индокитае. Сталин заметил, что «он не представляет себе, чтобы союзники проливали кровь за освобождение Индокитая и чтобы потом Франция получила Индокитай для восстановления там колониального режима». Рузвельт заявил Сталину, что Черчилль не разделяет его взглядов по ликвидации колониального режима самоуправлением угнетенных народов. Оба участника беседы поиронизировали относительно того, что для Черчилля Индия – это больное место, а поэтому лучше не касаться этой страны на конференции».
По воспоминаниям А. Гарримана, Ф.Д. Рузвельт неожиданно занял более радикальную позицию по сравнению со Сталиным, рассуждая об Индии. Он сказал, что «лучшим решением для Индии стала бы реформа снизу по советскому образцу». На это Сталин ответил, что «реформа снизу означала бы революцию». В то же время он заметил, что «Индия является сложным обществом, в котором существуют различные уровни культур и отсутствие взаимоотношений между кастами». Комментируя этот обмен мнениями, А. Гарриман писал: «Мне показалось, что Сталин проявил гораздо большую глубину в обсуждении Индии, чем Рузвельт. Мне было интересно, что Сталин осознавал сложности индийского общества. Беседуя с ним, меня снова и снова поражал объем его знаний относительно культур других стран. Для меня это было особенно удивительным, учитывая, что он очень мало путешествовал».
Содержание этой встречи, как и подобных ей, требовало внимательного анализа. В. Бережков вспоминал, что «в обязанность переводчика входило также составление официального протокола. Его надо было продиктовать стенографистке, а затем составить проект краткой телеграммы. Эту телеграмму Сталин лично просматривал и корректировал. Если переговоры происходили в Москве, то телеграмма направлялась шифром советским послам в Лондоне и Вашингтоне. В данном же случае такая информационная телеграмма посылалась также в Москву оставшимся там членам Политбюро». «Бывало и так, что его не устраивал мой вариант, – писал Бережков. – Это его раздражало. Правда, груб он не был, а просто укорял: «Вы тут сидели, переводили, все слышали, а ничего не поняли. Разве это важно, что вы тут написали? Главное в другом…» Он, однако, понимал, что я старался, но не сумел. И не было смысла отсылать меня с простым напутствием: «Переделайте». Он говорил: «Берите блокнот и записывайте…» – и диктовал по пунктам то, что считал важным».
28 ноября 1943 года, через несколько минут после завершения встречи Сталина и Рузвельта, в 16 часов открылась Тегеранская конференция – первая из трех исторических встреч Большой Тройки, решения которых определили основы послевоенного мира и границы в Европе почти на полвека вплоть до крушения СССР и социализма на востоке Европы в 1990—1991 годы. В своих первых выступлениях на конференции каждый из руководителей высоко оценил сам факт ее созыва и тех возможностей, которые открываются перед ее участниками. Черчилль сказал, что конференция Большой Тройки представляет собой «величайшую концентрацию мировых сил, которая когда-либо была в истории человечества… Я молюсь за то, чтобы мы были достойны замечательной возможности, данной нам Богом, – возможности служить человечеству». Схожую мысль выразил и. Сталин: «Я думаю, что история нас балует. Она дала нам в руки очень большие силы и очень большие возможности. Я надеюсь, что мы примем все меры к тому, чтобы на этом совещании в должной мере, в рамках сотрудничества, использовать ту силу и власть, которые нам вручили наши народы».
Обменявшись информацией о текущем положении дел на фронтах войны (при этом Сталин рассказал о контрударах, нанесенных немцами на Украине во второй половине ноября в районе Житомира и Коростеня), участники конференции перешли к обсуждению возможности открытия второго фронта. Задав несколько вопросов относительно операций, запланированных союзниками в 1944 году (взятие Рима, десант на побережье Адриатического моря, десанты на греческие острова при возможном участии Турции, десант в Южной Франции и операция «Оверлорд», как теперь стал называться десант в Северной Франции), Сталин выступил против распыления усилий союзных армий. Он заявил: «По-моему, было бы лучше, чтобы за базу операций в 1944 году была взята операция «Оверлорд». Если бы одновременно с этой операцией был предпринят десант в Южной Франции, то обе группы войск могли бы соединиться во Франции… Я лично бы пошел бы на такую крайность. Я перешел бы к обороне в Италии, отказавшись от захвата Рима, и начал бы операцию в Южной Франции, оттянув бы силы немцев из Северной Франции».