Сталин. По ту сторону добра и зла
Шрифт:
Дзержинский не скрывал отвращения к бюрократизму и в этом отношении был близок к взглядам оппозиции. И не кто иной, как «железный Феликс» Дзержинский заявил на одном из пленумов, что «приходит в ужас от нашей системы управления с ее неслыханным бюрократизмом». На что Троцкий тут же заметил: «Осторожнее указывайте на разлагающий партию бюрократизм! Вы рискуете со всеми вытекающими отсюда последствиями быть записанным в лагерь оппозиции».
Сложно сказать, примкнул бы Дзержинский к оппозиции, но на поводу у Сталина он бы точно не пошел, и рано или поздно они бы обязательно столкнулись на узкой дорожке.
«Железный Феликс», которого не без основания называли «рыцарем революции», никогда не заигрывал со Сталиным и имел свое собственное мнение о происходящем. Сталина мало трогало его «рыцарство», а вот то, что этот самый «рыцарь» был главным чекистом страны и председателем Высшего Совета Народного Хозяйства, который никогда не смотрел ему в рот, не могло не волновать.
Конечно, просто так свалить Дзержинского ему бы никто не позволил, и тем не менее, по всей вероятности, уже начинавший подумывать об абсолютной власти Сталин не собирался (да и не мог) оставить карательные органы в руках человека, который в его глазах был самым настоящим троцкистом. А вот прибрать к рукам могущественный аппарат ОГПУ при Дзержинском ему вряд ли бы удалось.
Да, председателем ОГПУ был назначен верный соратник «железного Феликса» В.Р. Менжинский. Но Сталин все рассчитал правильно, соратник еще не сам Феликс! Менжинский не имел и сотой доли того авторитета, каким пользовался в партии Феликс Эдмундович. К тому же он часто болел, и все большую роль в работе чекистов стали играть его заместители, среди которых выделялся ставленник Сталина Генрих Ягода.
Гроб с телом Дзержинского вместе со Сталиным несли Троцкий, Зиновьев, Каменев, Бухарин и Рыков, как бы демонстрируя трогательное единство. Но... никакого единства не было и в помине, и всем посвященным в необъявленную партийную войну было ясно, что не успеет гроб опуститься в могилу, как эти люди снова встанут по разные стороны баррикады... Так оно и случилось, и после похорон скандалы вспыхнули с новой силой. И о том, насколько они были бессмысленными, говорит тот факт, что с подачи оппозиции разговор шел о... поведении британских профсоюзов.
Пока шли дискуссии по экономическим вопросам, Сталин молча наблюдал за спорящими, предоставив Бухарину говорить от своего имени. Но, в конце концов, обрушился на оппозицию со всей яростью. Он нашел блестящий тактический ход и обвинил лидеров оппозиции в... полнейшей беспринципности. Да и чего может стоит эта самая объединенная оппозиция, говорил он, лидеры которой еще вчера поливали друг друга грязью, а теперь, дружно взявшись за руки, пошли на приступ партийных бастионов! Затем из колоды был извлечен вечный козырь о расшатывании партийного единства и раздувании фракционной борьбы, против чего так выступал великий Ленин.
«Партия, — повторил он слова вождя, — не дискуссионный клуб!» Его слова были встречены громовыми аплодисментами. И дело было даже не столько в том, что в зале находились его сторонники. Для всех сидевших сейчас в зале людей революция давно кончилась, и они не нуждались ни в каких потрясениях, за которые продолжали ратовать лидеры оппозиции. У них было все: высокие оклады, пайки, прекрасные врачи и служебные машины, и Троцкий со своими сторонниками вызывал у них естественную неприязнь. Они хорошо помнили о его намерении ввести общие столовые и жизнь на казарменном положении...
Оппозиция и на этот раз потерпела сокрушительное поражение. Сталин еще больше укрепил свои позиции, и с его подачи в состав кандидатов в члены Политбюро были введены такие его верные сторонники, как Микоян, Киров, Каганович, Андреев, Орджоникидзе. По решению пленума организатор «тайной вечери» в подмосковном лесу Лашевич был исключен из ЦК и снят с поста заместителя военного наркома.
Крепко ударили и по Зиновьеву, который был выведен из Политбюро и позже снят с поста председателя Коминтерна. Подал в отставку с поста наркома торговли и Каменев, который сказал принимавшему у него дела Микояну: «Мы идем к катастрофической развязке революции... Правда, этот кризис в партии наступит раньше, чем в стране. Необходимо дать выход пролетарским тенденциям, надо дать легальную оппозицию».
Наивный! Даже сейчас, после откровенного гонения на инакомыслящих, он, похоже, так и не понял, с кем имел дело...
ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ
После пленума Троцкий отправился отдыхать на Северный Кавказ, где, как он писал Радеку, «понемногу писал, принимал гостей и стрелял перепелов». Он забыл только указать, что гостями его были либо откровенные оппозиционеры, либо сочувствовавшие им. Впрочем, Сталин и не нуждался в его откровениях, он и без него прекрасно знал, с кем встречался Лев Давидович. А потому даже и не сомневался в том, что уже очень скоро последует продолжение.
Уже 30 августа 1926 года генсек получил «Обращение в ЦК» Троцкого и Зиновьева, в котором они уверяли его членов в том, что «верхушка сталинской фракции» намеревалась «обеспечить безусловный перевес Сталина над Томским, Рыковым, Бухариным». Расчет был прост: запугать перечисленных товарищей и с их помощью добиться раскола среди своих победителей. Ставка была сделана на рядовых партийцев, и оппозиционеры всеми возможными способами распространяли свои призывы и обращения.
Сталин тоже не дремал и постепенно избавлялся от сторонников оппозиции, снимая их со своих постов. Тем самым он как бы проверял, готовы ли лидеры оппозиции по-настоящему драться за своих людей. Как оказалось, готовы, и в первом же своем сражении в Коммунистической академии после возвращения в конце сентября из отпуска Троцкий и Зиновьев подвергли политику Политбюро уничижительной критике. Слушая их речи, Сталин лишний раз убедился, что далеко еще не все кончено, и даже сейчас блестящие ораторы способны вести за собой обработанных им людей. Не доставили ему радости и походы лидеров «объединенной оппозиции» в рабочие ячейки, где их ждал довольно теплый прием. Как правило, эти собрания проходили бурно, но настоящая битва развернулась на заседании парторганизации Рязанской железной дороги после того, как лидер группы «Демократического централизма» Т. Сапронов объяснил собравшимся, что двух коммунистов исключили из партии за их взгляды. А когда потерявшая управление собрание администрация попробовала удалить Сапронова, возмущенные рабочие «потребовали» Троцкого.
Лев Давидович явился незамедлительно. И в то время как райкомщики «подняли крик, шум, гам и свист», рабочие, по словам очевидца, устроили ему овацию. Разъяренное начальство объявило собрание незаконным и покинуло его, тогда как рабочие еще долго слушали «демона революции», а затем приняли соответствующую резолюцию и спели «Интернационал». «Мы, — говорилось в ней, — рабочие партийцы, хотим принимать непосредственное участие в управлении нашей собственной партией... Нам говорят, что оппозиция ошибается, а что говорит сама оппозиция, мы не знаем».
Ну а то, что они постепенно узнавали, не могло их не вдохновлять. Прекрасно чувствуя момент, лидеры оппозиции умело играли на чувствах живущих все хуже обозленных рабочих. «На полмиллиарда сократить расходы за счет бюрократизма, — говорили они. — Взять за ребро кулака, нэпмана — получим еще полмиллиарда. Один миллиард выиграем, поделим между промышленностью и зарплатой. Вот в двух словах наша хозяйственная программа».
Как это ни печально, но в управляемой Сталиным партии уже почти не осталось людей, способных сражаться с такими блестящими ораторами, как Троцкий и Зиновьев. Особенно если учесть, что били они по самому больному — низкому уровню жизни и плохой зарплате. А те шли все дальше, их речи будоражили сознание рабочих, заставляли их задуматься над их бедственным положением и наконец-то заговорить. И уже очень скоро яростные дискуссии захлестнули заводские партийные ячейки, хозяйственные учреждения и воинские подразделения.