Сталин. По ту сторону добра и зла
Шрифт:
Государство растерялось. Резервных запасов хлеба не было (много хлеба уходило за границу), образовался большой дефицит, который мог отразиться самым негативным образом на снабжении городов, армии и экспортных поставках. По сути дела, повторялась ситуация осени 1925 года, когда партия, так и не повернувшись «лицом к деревне», навсегда отвернулась от нее.
Только на этот раз Сталин знал, что делать. И уже в конце декабря, по завершении съезда, за подписью генсека на места полетели грозные директивы с требованием усилить нажим на кулака и начать непосредственную работу по коллективизации.
Не мудрствуя лукаво, правители страны пошли по самому простому пути и, тут же позабыв о своих разногласиях с «левыми», приказали изымать хлеб у кулаков и зажиточных крестьян. Не был против и Бухарин, поскольку в директивах ЦК речь шла о «временном характере» насильственных мер. Очень скоро он опомнится, но будет уже поздно, и руководство страны снова окажется расколотым на два непримиримых лагеря.
Тем не менее партийцы на местах растерялись, поскольку полученные из Москвы директивы шли вразрез с решениями XV съезда. И у многих стало складываться впечатление, что ими руководит разбитая в пух и прах оппозиция за попытки «давить кулака». Для разъяснения курса партии в деревню выехал большой отряд коммунистов. Вслед за ними в поездки по стране отправились и члены ЦК.
В начале января в Сибирь, где накопилось много хлеба, выехал «тряхнуть стариной» и сам Сталин. Ему вспомнилась битва за хлеб во время Гражданской войны на юге, и он ругал последними словами местных партийцев за их мягкотелость и нерешительность. Он приказал сдавать хлеб по существующим ценам, а в случае отказа — конфисковывать его и распределять 25% среди бедняков по твердым низким ценам или в кредит.
Помимо всего прочего, Сталин дал указание привлекать всех уклонявшихся от ответственности по статье 107 Уголовного кодекса, которая предусматривала строгое наказание за спекуляцию. Когда же местные власти заявили, что это есть не что иное, как чрезвычайные меры, Сталин совершенно спокойно ответил: «Допустим, что это так и есть. Что же из этого следует?»
И началось! Заготовительные отряды и местные власти закрывали рынки, ставили посты на дорогах, чтобы не давать крестьянам сбывать зерно частным перекупщикам, обыскивали амбары, арестовывали кулаков, мельников и других «укрывателей», конфисковывали зерно, лошадей, молотилки и другое имущество.
Невыполнение планов по хлебозаготовкам рассматривалось как политическое преступление. Государственные уполномоченные произносили перед крестьянами речи и то и дело пускали в ход кулаки. Как и в 1918 году, бедняки вознаграждались за донесения о зажиточных односельчанах, прячущих зерно. При этом доставалось не только кулакам. Обирали и арестовывали середняков и даже бедняков. Постепенно подобная практика распространилась по всей стране.
Своего Сталин добился: хлеб в закрома пошел, но... ненадолго, и уже в апреле 1928 года Сталин приказал еще больше усилить действие чрезвычайных мер, которые теперь били не только по кулаку и зажиточным крестьянам, но и по середняку. А в сделанном в мае 1928 года докладе «На хлебном фронте» он дал ясно понять, что коллективизация являет самую насущную задачу, от которой во многом зависело и существование самой страны.
По его словам, советская индустрия не могла зависеть от капризов кулака, и в течение трех-четырех лет надо было создать достаточное количество колхозов и совхозов для того, чтобы хотя бы на треть удовлетворить потребности страны в зерне. Мандатом на такие действия являлось положение о коллективизации, которое было включено в самый последний момент в резолюцию XV съезда о сельскохозяйственной политике. «Наша обязанность, — говорил Сталин, — выполнить все эти указания!»
Пока Сталин разъезжал по Сибири, в Москве разыгрывался очередной акт драмы под названием «Лев Троцкий и как с ним бороться». 17 января в квартиру в доме Белобородова, куда Троцкий переехал после выселения из Кремля, явилась группа сотрудников ОГПУ. Льву Давидовичу сообщили о его депортации в Казахстан. Троцкий отказался, его скрутили и до самого поезда на Казанском вокзале несли на руках, поскольку идти он не хотел.
— Смотрите, товарищи, — голосил его сын, — как уносят товарища Троцкого!
Товарищи смотрели, но скорее с любопытством, нежели с сочувствием. Никто и не подумал вступиться за «демона революции».
По прибытии на место привыкший к роскоши Лев Давидович вынужден был поселиться в какую-то заштатную гостиницу без элементарных удобств. Положение его осложнялось еще и тем, что после комфортной жизни в доме одного из авторов приказа о расстреле царской семьи он попал в руки другого палача Романовых, который ненавидел троцкистов лютой ненавистью. Этим человеком был Ф.И. Голощекин, возглавлявший краевую парторганизацию. В свое время он отличился тем, что в пылу дискуссии запустил в голову Троцкого увесистым справочником. Что дало повод Сталину иронично заметить: «Филипп, я понимаю твои чувства, но это — не аргумент».
Этот самый Филипп создал Троцкому такой уют, что тот уже очень скоро прислал в Москву телеграмму отчаянного содержания. «Условия тюремного заключения, — писал он Калинину и Орджоникидзе, — можно было создать в Москве. Незачем ссылать за 4 тысячи верст». Условия были изменены, и Троцкий несколько успокоился. Поначалу он предавался занятиям охотой и рыбалкой, но скоро ему эти занятия наскучили, и он принялся налаживать связи с Москвой, чтобы установить местонахождение лидеров оппозиции и знать обстановку в Кремле.
В Москве же происходило следующее. Поддержавшие решение Политбюро о введении временных чрезвычайных мер Бухарин, Рыков и Томский стали возмущаться характером их проведения и вовсю критиковали политику Сталина в отношении деревни.
Оно и понятно. Насильственное изъятие зерна вело к сокращению посевов и восстаниям. И уже к маю в стране было зарегистрировано около 200 крестьянских выступлений, которые подавлялись в истинно сталинском духе — беспощадно. Особенно критиковал нового вождя Н.И. Бухарин, второй (после Ленина) теоретик партии.
Николай Иванович Бухарин родился в 1988 году в Москве в семье учителей средней школы. Уже в детстве Коля проявил самые разносторонние способности и «решительно порвал с религией». В 14 лет он начал читать нелегальную литературу, в 17 лет участвовал в митингах и демонстрациях, а в 18 лет вступил в партию и перешел на нелегальное положение. После нескольких арестов был выслан в Онегу, откуда он бежал за границу. Он объездил почти все ведущие западные страны и приобрел весьма широкие познания в области экономики. В мае 1917 года вернулся в Россию и сыграл большую роль в организации вооруженного восстания в Москве.