Сталин. По ту сторону добра и зла
Шрифт:
Однако большевики ждать не хотели, а намеревались перешагнуть через обозначенные классиками ступени и, презрев эволюцию, с помощью конспиративных методов организовать пролетарскую революцию, для которой еще не сложились объективные причины. За это их и критиковали меньшевики — сторонники эволюционного развития истории. В свою очередь, большевики обвиняли меньшевиков в том, что они рассматривали революцию как «процесс исторического развития», а не как «сознательно организованный по заранее разработанному плану акт». Меньшевики были уверены, что сознательные действия не могут изменить или ускорить ход истории, и выступали прежде всего как теоретики, или, согласно большевистскому определению, были «архивными заседателями» и «партийной интеллигенцией». Что же касается их противников, то они как люди действия намеревались готовить
Конечно же, меньшевизм не был чисто русским явлением. Его сторонники выступали за те самые принципы, за которые уже шла борьба среди западноевропейских социалистов: за легальную оппозицию, достижение прогресса путем реформ, а не революции, компромисс и сотрудничество с другими парламентскими партиями, экономическую агитацию через профсоюзы.
И далеко не случайно своих сторонников меньшевики вербовали прежде всего среди наиболее высококвалифицированных и организованных рабочих — печатников, железнодорожников и рабочих сталелитейной промышленности в передовых промышленных центрах юга страны. Да и в большинстве профсоюзов преобладали меньшевики. Что же касается большевиков, то к ним тянулись рабочие низкой квалификации, занятые на крупных предприятиях в отсталой тяжелой промышленности района Петербурга и на текстильных фабриках Москвы и Петербурга.
Оба течения имели свои сильные и слабые стороны, но планы и тех и других характеризовались одним, но весьма существенным недостатком. План меньшевиков, по которому буржуазную свободу должна была обеспечить русская буржуазия, в своей основе точно такой же утопический, как и намерение большевиков установить эту самую свободу с помощью революционной диктатуры пролетариата и крестьянства. И, забегая вперед, подчеркнем, что дилемма русской революции, которую не было дано разрешить ни большевикам, ни меньшевикам, явилась следствием ошибочного прогноза самой марксистской концепции. Маркс искренне верил в то, что буржуазный капитализм, раз установившись, повсюду достигнет своего полного развития, а когда в силу присущих ему внутренних противоречий начнется его разложение, тогда, и только тогда, он будет свергнут социалистической революцией.
На самом же деле этого не произошло, и там, где капитализм достигал своего наиболее полного развития, на его основе создавалась обширная система закрепленных законом имущественных прав, охватившая широкий слой рабочего класса, занятого в промышленности. И, когда стал очевиден процесс загнивания, капитализм смог без особого труда сдерживать революционные силы, в то время как капитализм незрелый и слабый, каковым он был в России, легко поддался первому же натиску революции.
В результате молодое революционное и весьма (как это было в России) не профессиональное правительство, не имея возможности опереться на развитую промышленность и классных специалистов, было вынуждено создавать и всячески укреплять свой социализм, получая упреки в том, что он стал режимом скудости, а отнюдь не того самого изобилия, о котором так охотно говорили апологеты большевизма до своего прихода к власти. И никому так и не удалось увидеть те самые унитазы из золота, о которых в свое время с такой уверенностью писал Ленин.
Была и еще одна причина, по которой большевики так мало обращали внимания на историческое развитие. Далекого от жестокой реальной жизни Ленина мало волновало, с чем ему придется столкнуться после завоевания власти. Его главным лозунгом было знаменитое выражение Наполеона: «Надо ввязаться в драку, а там будь что будет!» Коба тоже желал драться, поэтому вопрос — с кем быть? — перед ним, профессиональным революционером, не стоял. Только с Лениным! Раз и навсегда! Иначе и быть не могло. Он был человеком действия и одним из тех профессиональных революционеров, на которых ставил в своей борьбе за власть Ленин.
Да, Коба умел спорить и побеждать в дискуссиях, но все это, по большому счету, не его. Ему претили бесконечные разговоры, на первое место он ставил живое дело. Возможно, у него имелось еще одно очень важное соображение. Тот путь, который предлагали меньшевики, был слишком долгим, да и неизвестно еще, способна ли буржуазия на революцию. И даже если это было так, то он опять же оказывался лишним. Ну и, конечно, он не видел для себя достойного места в конституционном развитии России, тогда как революция сулила многое. И как здесь не вспомнить Наполеона, который весьма откровенно высказался по поводу своего участия в революции. «Если бы я имел генеральский чин, — заявил он в беседе с одним из видных роялистов, — я бы сражался вместе с вами против всех этих Робеспьеров и дантонов!»
Кобу и сейчас не очень-то пускали в буржуазные дома, и при победе буржуазии он стал бы в лучшем случае мальчиком на побегушках, в то время как путь, предложенный Лениным, открывал перед ним совершенно другие перспективы. А за это можно было и пострадать...
И пока М. Цхакая проверял слухи, ставившие под сомнение лояльность Джугашвили, он добросовестно выполнил порученное ему задание и выступил на страницах «Борьбы пролетариата» со статьей по национальному вопросу. И все же осторожный Цхакая не спешил привлекать Кобу к работе в Тифлисе и отправил его в Имеретино-Мингрельский комитет в Кутаиси, куда тот и прибыл в конце лета 1904 года. Значительно обновив состав комитета, Коба принялся за организацию типографии, и во многом благодаря его усилиям во второй половине 1904 года заметно усилилась революционная работа в селах, и уже очень скоро почти вся Кутаисская губерния покрылась нелегальными революционными организациями. Куда важнее, однако, для Кобы было то, что почти все члены Кавказского союзного комитета находились под арестом. Это позволило М. Цхакае принять Кобу на работу в центральный орган партии. Вместе с ним в состав комитета вошел и сосланный на Кавказ уже знакомый ему JI. Каменев.
Так Коба стал одним из лидеров социал-демократического движения на Кавказе. Правда, в его быту мало что изменилось. Как и прежде, он то и дело сменял квартиры, и лишь своевременное предупреждение соседей несколько раз спасало его от ареста.
В начале сентября 1904 года Коба принял участие в заседании обновленного комитета в Баку, затем отправился в Кутаиси и продолжил работу по созданию местных партийных организаций в губернии. В Кобулети, где перед самым его приездом произошло убийство и вся полиция была поднята на ноги, он снова едва не угодил в руки жандармов.
Собрание пришлось отменить, и Коба вместе со знакомым подпольщиком отправился к морю. Неожиданно они нарвались на пограничный патруль. С большим трудом им удалось убедить пограничников в том, что они приехали на рыбалку. И, когда те после долгих мытарств все же отпустили «рыбаков», Коба поспешил в Тифлис, где разворачивались решающие события для судеб многих революционеров.
После раскола РСДРП между большевиками и меньшевиками началась ожесточенная борьба за сферы влияния. Особенно напряженной была обстановка вокруг созыва нового съезда, на котором настаивали большевики во главе с Лениным. В эту ожесточенную борьбу был втянут и Кавказский союз РСДРП. В Тифлис приехал представитель меньшевиков И.Ф. Дубровский. Он пустил в ход все свое красноречие и уговорил-таки Совет Кавказского союза, Тифлисский и Имеретино-Мингрельский комитеты поддержать июльское заявление ЦК о несвоевременности нового съезда.
Вслед за Дубровским на Кавказ прибыли эмиссары большевиков Р.С. Землячка и Ц.С. Зеликсон, которым в ходе горячих дискуссий удалось убедить многих местных социал-демократов в ошибочности их решения. Первыми изменили свое решение Имеретино-Мингрельский комитет, находившийся под сильным влиянием Кобы, который сумел доказать необходимость съезда, и колебавшийся Кутаисский комитет, о чем Коба написал проживавшему в Лейпциге М. Давиташвили, а заодно покритиковал и Плеханова.
Отправляя свое послание Давиташвили, Коба знал, что делал. С его помощью он не только установил связь с эмиграцией, но и стал известен Ленину. Позже Сталин сдвинет этот эпизод почти на год, рассказав о том, как он написал Ленину прямо из ссылки и получил от него ответ. Этого не могло быть по той простой причине, что ответ на посланное им за границу письмо мог прийти только через несколько месяцев, когда самого Сталина в месте ссылки уже не было. Да и что мог ответить Ленин совершенно неизвестному ему рядовому революционеру? Но как бы там ни было на самом деле, заочное знакомство двух людей, оказавших решающее влияние на становление и развитие советского государства, состоялось.