Сталин. По ту сторону добра и зла
Шрифт:
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
Несмотря на постоянную опасность ареста и активную деятельность жандармской агентуры, Коба не только продолжил занятия в рабочих кружках, но и принял самое активное участие в подготовке первомайской демонстрации. И для этой активности у него были все основания.
Да, его уже знали многие видные революционеры, включая и эмиссара Ленина Курнатовского, и третьи роли совсем не устраивали честолюбивого Кобу. Конечно, ему очень хотелось привлечь внимание вождя. Вряд ли даже при всем своем самомнении он тогда мечтал о том, чтобы занять место рядом с ним, но выдвинуться, несомненно, хотел.
Что бы там ни говорили, но Закавказье оставалось окраиной, а Коба нисколько не сомневался в том, что главные революционные
Полиции стало известно о демонстрации, и уже с середины апреля город постоянно патрулировали казаки и войска. Стоило только собраться троим горожанам, как им предлагали немедленно разойтись. И все же тифлисские социал-демократы решились на демонстрацию, и рабочие с красным знаменем двинулись от железнодорожных мастерских к центру. Не успели они пройти и несколько сотен метров, как из переулков и подворотен на них набросились городовые и солдаты. Завязалась схватка, и уже очень скоро все было кончено. Демонстрантов разогнали, а самых активных арестовали. Революционеры не успокоились, и в городе появились листовки, которые впервые призывали к освобождению от тирании и прославляли свободу.
Снова начались аресты, и Коба поспешил уехать в Гори. В Тифлис он вернулся в конце мая и сразу же приступил к восстановлению разгромленной типографии. Продолжил он занятия и в рабочих кружках. В эти дни он особенно близко сошелся со своим земляком Симоном Аршаковичем Тер-Петросяном, который очень скоро станет знаменитым Камо. Трудно сказать, думал ли уже тогда Тер-Петросян о терактах и экспроприациях, но к поступлению в высшее военное учебное заведение готовился. Интересно и то, что именоваться Камо он стал с подачи Сталина, который прозвал его так за то, что будущий террорист не мог выговорить по-русски «кому» и все время произносил «камо».
Осенью 1901 года Коба уже играл в организации весьма заметную роль, поскольку одни из руководителей РСДРП были арестованы, а другие находились под таким плотным наблюдением полиции, что об активной деятельности нельзя было и думать. Понимая, что охранка не оставит его в покое, Коба стал еще осторожней и постоянно менял квартиры.
Тем не менее работа продолжалась, и на состоявшейся в октябре 1901 года общегородской конференции был избран Центральный рабочий комитет в составе четырех членов и четырех кандидатов из четырех интеллигентов и четырех рабочих. Одним из «интеллигентов» был Коба, о чем ротмистр В.Н. Львов и доложил своему начальству.
Впрочем, Коба не долго пребывал в руководстве Тифлисской организации РСДРП, и, как докладывал жандармский агент, во втором заседании уже участвовали три интеллигента, четвертый же, Сосо, по неизвестной причине не явился. Не присутствовал он и на следующем заседании комитета, состоявшемся на квартире рабочего Николая Ерикова. Вряд ли причиной тому был какой-то конфликт Сосо с другими членами партийного руководства; вернее всего, он был направлен Тифлисским комитетом, опасавшимся его ареста, в Батум. Да и в самом Батуме надо было налаживать работу. Вошедший в состав России после Русско-турецкой войны 1877—1878 гг., этот город был связан с Баку железной дорогой и очень быстро превратился в важный промышленный центр со своим рабочим движением и социал-демократическим кружком.
Коба с энтузиазмом принялся за работу, и всего за несколько недель ему удалось значительно расширить местную социал-демократическую организацию, о чем красноречиво повествует найденный у начальника ГЖУ Кутаиси документ, из которого следовало, что именно И.В. Джугашвили сумел организовать местных социал-демократов. Но он шел дальше социал-демократических лозунгов и, по сути дела, проповедовал куда более радикальные взгляды. И именно он явился одним из организаторов забастовки на заводе Ротшильда, где рабочие требовали отмены работы в воскресные дни, что и без того было запрещено российскими законами. Своего они добились, а сам Коба принялся за создание подпольной типографии и доставку из Тифлиса нелегальной литературы. В те дни он познакомился с сыном редактора армянского журнала «Нор дар» С.А. Спандаряна Суреном, который обещал снабдить батумскую типографию всем необходимым для печатания.
Работа типографии привела к еще большей активизации рабочих, и в самом начале 1902 года они потребовали от администрации введения воскресного отдыха, запрещения ночных смен, повышения заработной платы. Жандармы прекрасно понимали, откуда дует ветер, и попытались арестовать Кобу, но он вовремя уехал в Тифлис. Задержался он там ненадолго, поскольку именно в эти дни жандармы арестовали многих видных членов тифлисского центра.
За домом, в котором жил Коба, было установлено наблюдение, но он снова избежал ареста, уехав в Батум. Однако полиция выследила его и в один прекрасный вечер, когда собрание с участием Кобы было в разгаре, явилась за ним. Каким-то непостижимым образом хозяин дома отвлек внимание жандармов, и Коба сумел уйти. Он снова сменил квартиру, а затем уехал в Тифлис.
Вместе с другими революционерами Коба многое сделал для разгорания нового конфликта на заводе Ротшильда в конце февраля. 9 марта рабочие пошли на штурм тюрьмы, где содержались их товарищи. На этот раз полиция действовала очень жестко — тринадцать рабочих были убиты.
Коба отреагировал на это преступление должным образом и выпустил две листовки, в которых была дана оценка всему случившемуся. Однако дальше дело не пошло, поскольку полиции удалось выйти на след типографии. Но и здесь рабочим повезло, и после того как к Ивлидиану Шапатаве, у которого хранились типографские принадлежности, явился пристав, жена Шапатавы встретила его... с дубиной в руках: «Ты можешь разбудить детей и испугать их!» Пристав рассмеялся и ушел, что, конечно, выглядит весьма странным. Можно подумать, что полицейский прибыл не исполнять свои обязанности, а попить чайку и, получив от ворот поворот, без особого неудовольствия покинул негостеприимный дом. Но как бы там ни было, женщина спасла и типографию, и Кобу, который находился в тот момент в доме.
Коба перевез типографию в часовню Быкова, а сам отправился в Кобулети, где организовал социал-демократический кружок. Вернувшись в Батум, он выступил на большом совещании рабочих, после которого его арестовали. Но ему повезло и на этот раз: по какой-то необъяснимой случайности жандармы не заметили его чемодана, набитого нелегальной литературой, всевозможными партийными документами и листовками.
Коба отверг свое участие в забастовке и событиях 9 марта, которые стали известны по всей России как батумская демонстрация. Тем не менее жандармы завели на него особую папку, где должна была храниться вся касавшаяся его документация, сфотографировали в профиль и анфас и сняли отпечатки пальцев. В тот же день в ГЖУ Тифлиса направили запрос: не был ли «названный Джугашвили замечен в чем-либо предосудительном в политическом отношении». Предлагалось на всякий случай допросить мать Сосо и его дядю. Но тифлисские жандармы могли сообщить лишь о своих подозрениях и догадках, которые, как известно, к делу не подошьешь, и Сосо наверняка был бы освобожден. Но из-за трагической случайности он сам раскрыл карты. В посланной из тюрьмы записке он просил передать матери, чтобы она настаивала на том, что он прожил всю зиму в Гори. Записка была перехвачена, и подозрения жандармов усилились. Тем более что появились новые сведения о его руководящей роли в батумских событиях.
В присланном из Тифлиса письме генерал Дебиль сообщил, что И.В. Джугашвили «фигурирует в агентурных материалах как член Тифлисского комитета РСДРП», и попросил для установления личности последнего выслать ему фотографию. Правда, по какой-то известной только ему причине Дебиль умолчал о привлечении Сосо в 1901 году к переписке по делу о «Социал-демократическом кружке интеллигентов».
Пока жандармы переписывались, ГЖУ Кутаиси потребовало продлить содержание Джугашвили и арестованного вместе с ним Канделаки под стражей до окончания следствия. Разрешение было получено, и полиция приступила к дознанию обвиненных в призыве к возбуждению и неповиновению верховной власти. Однако обвинение оказалось несостоятельным, и «характер деятельности Иосифа Джугашвили за время пребывания его в Батуме» отныне подлежало «считать невыясненным».