Сталин. По ту сторону добра и зла
Шрифт:
Как и во все времена, в России все уродливое и страшное было загнано внутрь. Но это вовсе не означало, что никто этого уродливого и страшного не замечал. И когда тот же Андре Жид посмел написать, что вряд ли в какой-нибудь другой стране мира «мысль менее свободна, более терроризирована и более порабощена», он сразу же превратился из друга советской страны в ее злейшего врага и пособника Троцкого.
Да и чего еще мог ожидать человек, который осмелился написать, что «в СССР каждый знает раз и навсегда и заранее, что по любому поводу может быть только одно мнение», а портрет и имя Сталина повсюду и у всех на устах, что является результатом поклонения, любви или страха? Трудно сказать, как было с любовью, а вот страха хватало. Организаторами убийства Сергея Мироновича были объявлены 13 молодых зиновьевцев, которых расстреляли в декабре 1934 года.
Однако сами Зиновьев, Каменев и другие лидеры бывшей ленинградской оппозиции, осужденные в январе 1935 года по делу «московского центра», были признаны виновными лишь в том, что своими «контрреволюционными» разговорами «объективно» способствовали разжиганию террористических настроений у своих ленинградских единомышленников.
А вот главного пока не было. Сталин так и не смог связать зиновьевцев с троцкистами и с самим Троцким. И тогда чутко улавливающий настроение Хозяина Ежов представил в мае его вниманию свою рукопись с многообещающим названием «От фракционности к открытой контрреволюции», в которой утверждал, что троцкисты были осведомлены и о террористической стороне деятельности зиновьевцев и вслед за зиновьевцами встали на путь террористических групп.
Сталин с большим вниманием и, надо полагать, удовольствием прочитал опус своего протеже и в надлежащих местах отредактировал его. И хотя ежовское сочинение в свет так и не вышло, многие изложенные в нем установки легли в основу его указаний органам НКВД. Оставалось только найти «открытых контрреволюционеров». За этим дело не стало, и в середине 1935 года Ежов сообщил заместителю наркома внутренних дел Агранову, что «по его мнению и мнению ЦК партии в стране существует не вскрытый центр троцкистов» и дал санкции на «производство операций по троцкистам».
Однако начальник секретно-политического отдела Молчанов придерживался другого мнения и действовал без нужного Ежову рвения. Тем не менее в начале февраля 1936 года заместитель наркома внутренних дел Прокофьев направил органам НКВД директиву, в которой сообщал о постоянно растущей активности теперь уже троцкистско-зиновьевского контрреволюционного подполья и в жесткой форме потребовал ликвидации «без остатка» этого самого подполья и «вскрытия всех организационных связей троцкистов и зиновьевцев».
Аресты не заставили себя долго ждать и, желая, видимо, сделать Сталину подарок к 23 февраля, Прокофьев доложил ему об успешном ведении следствия и обнаружении у одного из арестованных архива Троцкого за 1927 год. Сталин был явно обрадован долгожданным сообщением и, передав троцкистский архив Ежову, приказал ему наблюдать за следствием. А вот у Ягоды, усмотревшего в таком повороте дел недоверие к себе со стороны вождя, причин для радости не было.
«Ягода, — вспоминал генерал Орлов, — очень болезненно воспринимал вмешательство Ежова в дела НКВД и следил за каждым его шагом, надеясь его на чем-либо подловить и, дискредитировав в глазах Сталина, избавиться от его опеки...
По существу, на карту была поставлена судьба Ягоды. Он давно уже знал, что члены Политбюро ненавидят и боятся его. Это под их влиянием в 1931 году Сталин направил в «органы» члена ЦК Акулова, который должен был стать во главе ОГПУ. Правда, Ягоде вскоре удалось добиться дискредитации Акулова и убедить Сталина убрать его из «органов». Но Ежов-то был действительно сталинским фаворитом и поэтому представлял несравненно большую опасность.
«Наблюдение» Ежова означало не только выявление недостатков в деятельности наркомата, но и прямое вмешательство в нее. И Ягоде не оставалось ничего другого, как ужесточить работу с троцкистами.
Первой жертвой новой волны стал известный политэмигрант Валентин Оль-берг, который в свое время был завербован ОГПУ и вел работу среди зарубежных групп левой оппозиции. С ним уже не церемонились, и после нескольких допросов он заявил следователю: «Я, кажется, могу оговорить себя и сделать все, лишь бы положить конец мукам. Но я явно не в силах возвести на самого себя поклеп и сказать заведомую ложь, что я троцкист и эмиссар Троцкого».
Следователь только пожал плечами, и еще через неделю Ольберг признался в том, что «прибыл из-за границы с заданием Троцкого и завербовал в террористическую организацию многих преподавателей и студентов Горьковского пединститута». Надо ли говорить, что все названные Ольбергом лица были мгновенно арестованы и расстреляны.
Гордый сознанием выполненного долга Ежов с чистой совестью доложил на пленуме ЦК в марте 1936 года о начале следствия по делу «объединенного троцкистско-зиновьевского центра».
На свою беду, в игру снова вмешался Молчанов, который, в отличие от Ежова, видел в Ольберге не организатора группы, а обыкновенного одиночку. Пусть и с заданием от самого Троцкого. А посему с ведома Ягоды он решил связать Ольберга со Смирновым, Шемелевым и Сафоновой и таким образом поставить точку на «всесоюзном центре» троцкистов.
Так и не разгадав замысла вождя, Молчанов имел глупость утверждать, что никакой связи центра с самим Троцким не было и в помине. Однако Сталин думал иначе и приказал продолжать успешно начатое дело. Ежов вызвал к себе на дачу Агранова и обратил его внимание на ошибки, которые были допущены, по мнению товарища Сталина, в деле о троцкистах.
От имени вождя он потребовал найти настоящий, а не указанный Ягодой и Молчановым мнимый центр и выяснить истинную роль Троцкого во всем этом деле. А чтобы тот не утруждал себя долгими поисками, Ежов тут же передал ему подготовленный Сталиным список самых доверенных людей Троцкого, первым в котором стоял заместитель директора завода «Магнезит» Дрейцер.
Не прошло и недели, как он был доставлен во внутреннюю тюрьму НКВД. А еще через несколько дней к нему присоединился Пикель, бывший заведующий секретариатом Зиновьева.
Следователь Радзивиловский принялся за весьма «тяжелую», по его словам, работу, и уже очень скоро арестованные троцкисты начали давать показания. Однако Ягода не верил всей той чепухе, которая была написана в протоколах допросов, и писал на них «не может быть», «ерунда», «ложь»... Не изменил он своего мнения и на июньском пленуме ЦК, где снова говорил об отсутствии связи террористического центра с Троцким.