Сталин. По ту сторону добра и зла
Шрифт:
Самого же Сталина волновало уже совсем другое: устройство послевоенного мира, в котором он собирался теперь играть ведущую роль. Благо, что все предпосылки у него для этого были, и его на все лады славили практически все правительства и народы мира. И пока его победоносные армии еще стояли в Европе, с этим самым устройством надо было спешить.
Была и еще одна причина. Война отняла много сил, и Сталин с каждым днем чувствовал себя все хуже и хуже. И если, не дай Бог, с ним что-нибудь случится, никто из его окружения не сможет воспользоваться плодами его победы.
26 июня Сталин встретился со специальным помощником президента США Гарри
В Берлин было решено ехать поездом. Полет на «Дугласе» Сталин сразу отверг. Он не мог забыть того ужаса, какой охватил его во время его единственного в жизни полета в 1943 году. По дороге в Тегеран самолет несколько раз проваливался в воздушные ямы, и каждый раз Сталин проклинал себя за допущенную им глупость.
Берия разработал специальный маршрут, который проходил севернее обычного. Безопасность поездки обеспечивали 17 тысяч человек войск НКВД и почти 1500 оперативников. На каждом километре железнодорожного пути стояли от 6 до 15 человек солдат. Во время прохождения специального поезда на линии курсировало 8 бронепоездов войск НКВД.
Когда-то молодого Сталина поразило то, что Ленин появился на съезде партии точно в назначенное время. Что, на его взгляд, было не солидно. И теперь он показал, как должен приезжать куда бы то ни было государственный деятель его уровня. Только с опозданием.
Извиняясь перед Трумэном, Сталин сослался на затянувшиеся переговоры с китайцами. Тот сделал вид, что поверил, и выразил свое великое удовольствие от знакомства с генералиссимусом. Этот психологический прием Сталин повторит в Потсдаме еще не раз, и член английской делегации сэр У. Хейтер позже скажет: «Сталин все время опаздывал на заседания, и нам приходилось долго ожидать его прибытия...»
Трудно сказать, насколько это было правдой, но ходили слухи, что настоящей причиной опоздания Сталина в Потсдам была отнюдь не его мания величия и не переговоры с китайцами. А перенесенный им всего за несколько дней до открытия конференции инфаркт. Тем не менее советский вождь казался настолько бодрым и уверенным в себе, что личный врач Черчилля Моран записал в своем дневнике: «Нам нечего противопоставить настойчивости и упорству Сталина...»
17 июля 1945 года одетый в белый парадный китель с золотыми погонами и в темно-синие брюки с двойными лампасами, Сталин вошел в небольшой серый особняк в пяти минутах ходьбы от дворца бывшего германского кронпринца Вильгельма. Именно здесь союзникам предстояло решать все вопросы послевоенного устройства Европы. Если же называть вещи своими именами, то в Потсдам приехали торговцы политикой, каждый из которых хотел урвать как можно больший кусок. И не важно чего — территории, политического влияния или тех самых денег, которые назывались мудреным словом «репарации»...
Рузвельта на этой встрече уже не было, и умершего президента США заменил Трумэн: Конечно, он не шел ни в какое сравнение с тем полуживым Рузвельтом, которого привозили в Ялту. Однако отсутствие политического опыта не могло заменить никакое здоровье. Трумэн оказался совершенно не готовым к переговорам такого уровня и выделялся в Потсдаме лишь своим двухбортным костюмом.
Черчилль прибыл в Потсдам настолько сдавшим, что надо было удивляться уже не тому, как он будет вести столь сложные переговоры, а как он вообще добрался до Потсдама. Впрочем, до окончания конференции он не доработает, и интересы Великобритании, а вместе с ней и всего Запада будет отстаивать лидер победивших на выборах лейбористов Эттли. «Как же ничтожна западная демократия, — едва слышно скажет Сталин Молотову, когда новоиспеченный британский премьер впервые войдет в зал заседаний, — если дает право менять великого Черчилля на жалкого Эттли...»
Как и всегда, конференция сразу же превратилась в самый обыкновенный торг, и Сталину очень пригодились его «настойчивость и упорство». Не обошлось и без конфликтов. Один из них разгорелся из-за германского военного флота, большинство кораблей которого уже попало в руки союзников. Но стоило только Сталину, который с помощью полученных им от Германии кораблей намеревался создать мощный океанский флот, потребовать свою «долю», как Черчилль высказался против. С трудом сдерживая раздражение, Сталин напрямую спросил британца, почему он отказывает СССР в получении его в общем-то законной части флота.
— Я не против, — ответил Черчилль. — Но раз вы задаете мне вопрос, вот мой ответ: этот флот должен быть потоплен или разделен.
— А вы сами за потопление или за раздел? — последовал новый вопрос советского лидера.
— Все средства войны — ужасная вещь, — уклончиво ответил Черчилль.
Сталин едва заметно усмехнулся. По каким-то ведомым только ему причинам британский премьер имел в виду только те «средства», которые имелись у других государств.
— Если господин Черчилль предпочитает потопить флот, — резко произнес Сталин, — то он может потопить свою долю, я же свою топить не намерен!
И вот тут-то Черчилль сделал непростительную ошибку, с вызовом заявив:
— В настоящее время почти весь германский флот в наших руках!
— В том-то и все дело, — усмехнулся Сталин. — Именно поэтому нам и надо решать этот вопрос...
На следующий день вокруг германского флота разгорелась новая и еще более ожесточенная дискуссия. И в конце концов, разгневанный Сталин заявил:
— Я бы хотел, чтобы была внесена ясность в вопрос о том, имеют ли русские право на одну третью часть военно-морского и торгового флота Германии. Мое мнение таково, что русские имеют на это право, и то, что они получат, они получат по праву. Я добиваюсь только ясности в этом вопросе. Если же мои коллеги думают иначе, то я хотел бы знать их настоящее мнение. Если в принципе будет признано, что русские имеют право на получение трети военного и торгового флота Германии, то мы будем удовлетворены...
Понимая, что нельзя до бесконечности испытывать терпение Сталина, союзники, в конце концов, согласились разделить доставшиеся им трофеи на три равные части по жребию.
Острые столкновения вызвал и вопрос о репарациях. Еще до конференции Сталин отдал приказ вывозить из своей зоны все, что только можно было вывезти. Но теперь Сталин претендовал и на свою долю репараций из остальной Германии. Особенно его интересовал находившийся в сфере английского влияния Рур, который он бы не прочь сделать зоной четырехсторонней оккупации. Однако вместо ожидаемых им 10 миллиардов долларов Сталину пришлось довольствоваться только тем, что каждая держава имела в своей зоне и тем дополнительным процентом промышленного оборудования в западных зонах, которое не требовалось для германской экономики мирного времени.