Сталин
Шрифт:
В общественном сознании Сталин уже давно превратился в живой миф средоточие мудрости всех земных благостей и провидчества. Всеобщее ослепление было столь велико, что любое обычное слово, мысль, идея, принадлежащие Сталину, как-то подсознательно облекались в форму, наполненную особым, оригинальным, неповторимым смыслом. Люди уже не видели, что обычные банальности, простенькие положения, часто плохо увязанные с реалиями жизни, принимаются ими чуть ли не за божественные откровения.
Делегаты до последнего дня не были уверены: скажет ли что-либо им "вождь"? На заключительном заседании, когда все увидели, что Сталин поднялся из-за стола президиума и медленно пошел по ковровой дорожке к трибуне, зал стоя устроил ему долгую овацию. Он вновь предстал перед ними не в военной, а в "партийной" форме, лишь с одной Звездой Героя, умело поддерживая в сознании людей образ "скромного" лидера. Речь его была короткой. Пожалуй, аплодисменты, которыми она прерывалась, заняли больше
Обратившись к делегациям компартий капиталистических стран, Сталин выдвинул два весьма сомнительных лозунга. Оба основаны на том, что в капиталистическом мире якобы выброшены за борт знамена буржуазно-демократических свобод, национальной независимости и суверенитета. Он призвал коммунистические и демократические партии поднять эти знамена. Сталин вновь, как в старые "коминтерновские" 20-е годы, выразил уверенность "в победе братских партий в странах господства капитала"1153. Одномерное мышление Сталина как бы застыло. Ни одной новой идеи. Не случайно вскоре после окончания съезда, в этом же месяце, в "Правде" появилась статья, озаглавленная "Сборище социал-предателей в Милане", об очередном конгрессе Социалистического Интернационала. "Главари", "провокаторы", "преступники", "предатели" - таков лексикон статьи. "Наследие" Сталина в области коммунистического движения, борьбы трудящихся за свои социальные права, как и международных отношений вообще, отличается крайним консерватизмом, непониманием необходимости радикальных перемен. На своем последнем съезде Сталин лишь рельефнее зафиксировал устаревшую традиционную позицию коммунистов, явно отстающую от тех изменений, которые начали происходить в мире.
Наиболее проницательные люди, а мне довелось побеседовать с несколькими делегатами XIX съезда партии, почувствовали, что Сталин уже определенно думает о том, что останется после него, как распорядятся его наследием. Я считаю, что именно этим объясняется его необычная, большая речь на Пленуме ЦК, избранного на съезде. В злых выражениях, с обвинительной интонацией он как бы выразил сомнения в том, смогут ли его соратники продолжить взятый курс? Не капитулируют ли перед внутренними трудностями, империализмом? Проявят ли мужество и твердость перед новыми испытаниями?
Сегодня мы знаем, что Сталин в своей последней публичной речи обрушился на Молотова и Микояна, как бы давая понять, что в его "старой гвардии" не все достойны доверия. Сталин просто боялся, что его главное "наследие" - мощная, угрюмая, застывшая в своей долгой неизменности держава - может оказаться не в тех руках... "Вождь" понимал, что его имя, дела, идеи могут сохраниться лишь в рамках созданной им Системы. Любая другая отвергнет его постулаты. Тоталитарное государство, которое, по сути, создавал все эти годы диктатор, функционировало по его жестким рецептам: высочайшая централизация, демократический антураж единовластия, ставка на силу как главный фактор развития. Для обеспечения материальной базы такого государства, до конца своих дней считал Сталин, необходимо обеспечить преимущественный рост производства средств производства и подъем колхозной собственности до уровня общенародной.
Ведущим элементом сталинского "наследия" стала несвобода людей. Да, не было эксплуатации в прежнем, капиталистическом понимании, люди были в основном равными в своей бедности, огромной зависимости от аппарата, имели возможность "самоотверженно трудиться". Пока не начал иссякать огромный заряд веры, советские люди часто добивались высоких достижений в промышленности и сельском хозяйстве, науке и культуре. Но все более широкое использование изощренной системы запретов, ограничений, принуждения вселяло в сознание людей социальную пассивность, равнодушие, инертность. Массовое использование подневольного труда, высылки, всеобщий контроль за умами, угроза постоянной кары за любое проявление малейшего инакомыслия "украсили" общество, в котором несвобода людей стала естественным состоянием. Разумеется, о ней не только не говорили, но было опасно и думать.
В сталинском "наследии" особое место занимала партия, но партия не в обычном понимании, а как синоним огромного идеологического ордена. Сталин до конца дней любил говорить: "мы, большевики", "нет таких крепостей, которые большевики не могли бы взять", "большевики - люди особого склада"... Целые поколения людей выросли на преклонении перед Сталиным, его идеями. В центре всех мировоззренческих установок, пожалуй, стоял классовый подход в его извращенном понимании. Марксисты, видимо, всегда абсолютизировали его, подгоняя все социальные явления под схему, основой которой был постулат: борьба классов - главная движущая сила развития. Сама идея гуманизма, общечеловеческих ценностей, морали объявлялась еретической, буржуазной, как будто гуманизм и марксизм были антиподами. О гуманистической сущности марксизма нельзя было и заикнуться.
Партийный орден, а Сталин часто называл его и "армией", постепенно стал разветвленным, универсальным аппаратом власти. Партия, которую оставил Сталин, представляла собой государственно-идеологическую организацию. Послушное, автоматическое единодушие, единогласие, однодумство превратили членов социал-демократической в прошлом партии в массу исполнителей. Печать сталинского "творчества" видна здесь так же отчетливо, как и в других областях. В этой связи нельзя не признать, что не только Сталин и его окружение, но и партия несут прямую ответственность за сталинизм и его тяжкое наследие.
Наконец, сталинское "наследие" выглядело бы неполным, если бы при анализе реликтов мы не учитывали роль и место, которые диктатор уготовил карательным органам. В результате сталинской селекции во главе их стояла каста людей, которым "вождь" безоговорочно верил. Ежов, Берия, Круглов, Абакумов, Кобулов, Серов, Деканозов, Меркулов, Цанава, другие жрецы сталинской безопасности были властны над жизнью любого гражданина страны, незаметного труженика или известного деятеля. Вот пример.
Один из зловещей "обоймы" бериевского окружения, И. Серов, в своем доносе Сталину и Берии (уже после войны) писал: "Я уже докладывал о необъективном отношении члена Военного совета группы оккупационных войск в Германии генерал-лейтенанта Телегина к работникам НКВД. Телегин начал выискивать различные "факты" против отдельных представителей НКВД и преподносить их т. Жукову в искаженном виде. Например, сообщил об отправке 51 эшелона с трофеями в адрес НКВД... Мы имеем десятки фактов, когда генерал Телегин пытается скомпрометировать работников НКВД. Я пришел к выводу, что генерал Телегин очень озлоблен на НКВД..."1154 Сталин, естественно, поручил НКВД "хорошенько разобраться". Исход нетрудно было предвидеть. Вскоре Телегин был отозван в Москву, отправлен на курсы усовершенствования политсостава, пока в органах готовили "дело" и доложили о нем Сталину. С его одобрения Константин Федорович Телегин, прошедший всю войну на самых трудных, часто решающих участках, был арестован "за вражескую деятельность". Приговор военной коллегии гласил: "За антисоветскую пропаганду, на основании Закона от 07.08.32 г. и по статье 58-12 УК РСФСР, подвергнуть лишению свободы в ИТЛ сроком на 25 лет с конфискацией всего имущества..." Только смерть Сталина распахнула перед Телегиным двери лагеря. Малейшее трение, "косой взгляд", элементарное непочтение к представителям карательных органов квалифицировались как тяжкое преступление.
Каждый из истории берет то, что отвечает его мировоззрению. Изучая Великую французскую революцию, Ленин увидел в великом потрясении центральную идею народовластие. Его несовершенство и противоречивость. Тем не менее он увидел в народовластии непреходящую историческую надежду. Троцкий, обращаясь к французской революции, был поражен неумолимостью попятного движения, возможностью безжалостной ликвидации пламени народной свободы. Для него слово "термидор" стало символом реставрации старого, контрреволюции, предательства, обмана всех лучших надежд революционеров. Не случайно он употреблял слово "термидор" обычно в соседстве со словом "Сталин". А "вождь народов" больше всего внимания обратил на ту опасность, которая, по его мнению, погубила французскую революцию. Эта опасность была конкретной и заключалась в наличии "врагов народа". Этот печальный для советской истории термин пришел в нашу трагическую действительность из XVIII века. Для Сталина "врагами народа" были все, кто прямо или косвенно, хотя бы потенциально, мог стать угрозой единовластию. Все свои помыслы он направил на его укрепление, выдавая это, естественно, за "упрочение социализма". А для этого потребовалась большая карательная машина, которую он лично создавал, направлял и контролировал.
Над народом, государством, партией раскинулась страшная сеть карательных органов. Абсолютизация насилия вылилась у Сталина в создание огромной системы надзора над каждым гражданином страны, полностью беззащитным перед угрозой произвола. "Вождь", извратив, доведя до абсурда идею классовой борьбы, превратил ее в инструмент постижения "высшей истины". По сути, все сталинское "наследие", независимо от того, затрагивает ли оно государственную, общественную или идеологическую сферу, связано с возможностью и необходимостью насилия. Всю жизнь Сталин защищал институты, созданные при его участии, поддерживал и насаждал самые ортодоксальные взгляды, означавшие веру в социальную инерцию движения без его революционного стимулирования.