Сталинград. Том второй. Здесь птицы не поют
Шрифт:
* * *
– Вот паскуды! Гляди, Арсений Иванович, как у себя дома шуруют фрицы! – в сердцах крикнул политрук, не отрывая ладони от левого, забитого грязью, глаза. – На нас – ноль внимания. Презирают суки крестовые…Ровно мы для них вши, тли подлистные.
– А мы…для них и есть, Клим Тимофеевич… – через отдышку сплюнул комбат, – жуки навозные, что-то вроде мокриц. Вот, как эта слякоть, под нашими сапогами. Доктрина у них, изуверов, такая. Славяне, евреи, цыгане – для них не люди! Одни должны быть уничтожены, другие – рабами стать. Словом, дерьмо.
– А то не жирно? – вкось улыбнулся политрук, с вспыхнувшей ненавистью
– Вот и я говорю, – майор Воронов нервно и зло хохотнул, и в этом жестком, как обрубок колючей проволоки, смешке в нём на мгновение проснулся хищный зверь. – Ну, погодите, дайте срок…Наш штык ещё отведает вволю вашего «арийского» мяса и крови…Ещё увидим: кто герой, а кто говно.
Но вот, едва умолк голос комбата, как немая чугунная тьма за рекой вспыхнула раскалённым гранатом. Небо задрожало в багрово-оранжевых всполохах. Высвеченный обугленный окаём туч, закачался на волнистых дымах, озаряя шафрановым мертвенным светом далёкий пепельный горизонт, в котором мерцали слабые красные трассеры, белые и золотые пунктиры, откликнувшихся, на ночной налёт вражеской авиации, наших зениток. Чуть погодя, до слуха ошеломлённых защитников высоты долетела звуковая волна взорванных авиабомб и заградительных залпов артиллерии.
Однако, не успели они перевести дух, как отчаянье вновь нанесло удар по их перекрученным нервам, затянув на горле петлю до отказа. Комбат вдруг почувствовал, как зноем наливается его рот, а кровь шибанувшая в виски. Стремительно откатилась к сердцу.
…Ниже по течению, в семи-восьми верстах, за Шиловским лесом тяжко ахнуло орудие. Далеко-близко растаял охнувший гул и, перекатываясь, пополз по чёрной воде. А следом, наливаясь слепой яростью грянул на разные голоса бой.
Политрук метнул накалённый взгляд на комбата. Его крупное лицо было собранным, твёрдым, как крепко сжатый, готовый к драке, кулак. Оба знали от начальника полковой разведки Ледвига: там, в излучине реки, между Чижовкой и Шилово – закрепилась бригада майора Дрёмова. Бригада эта двумя днями ранее, под шквальным огнём тоже форсировала реку и в ожесточённом бою захватила небольшой плацдарм, закрепилась на достигнутом рубеже и теперь, так же, как и они, остервенело ждали помощи.
– Ба-таль-оо-он! К бою!
Глава 5
– Слушаю вас «1-й»! – Комдив Березин припал к тёмно-коричневой рубке телефонного аппарата. Вновь повторил6 – «1-ый», «1-ый»! Я «Ветер». Слушаю вас! – Его впалая щека, помеченная старым, ещё с финской войны шрамом, замерла в напряжении.
В наступившей, потрескивающей паузе, Березин смотрел на трепет секундной стрелки своих командирских часов, она напоминала тонкую чёрную ресницу. И когда она, лёгкая – быстрая, как цыганка в танце, обежала полкруга, он, предчувствуя недоброе, глубоко вздохнул, как перед прыжком в ледяную прорубь. Но трубка упорно продолжала молчать. И он слушал, похожее на шкворчание яичницы, потрескивание трубки, куда пытались залететь зовы о помощи, приказы на поражение целей, хитрые коды разведчиков в талых снегах Воронежского фронта, наставления и обмен данными генералов, горячие перепалки полевых командиров. В этих потрескиваниях где-то затерялся и пробивался, тщась выйти на связь голос командующего 40-й армии генерал-лейтенанта Попова. Голос, который, в эту минуту, поглотило грохочущее чёрное пространство, – дикое и жестокое, в коем, неслышные миру, неслись позывные артиллерийских батарей, ночных бомбардировщиков, армейских штабов и войсковых соединений.
Ещё недавно, пустое пространство наступившей ночи, теперь прочерчивалось прямыми лучами слепящих прожекторов, дугами – пунктирами и плазменными далёкими всполохами, словно по вражескому берегу, на юго-восток, к Дону, катилось и грохотало гигантское чёртово колесо, торило кремнистую, мёрзлую землю, высекая из неё своим стальным ободом искры. Он снова бросил напряжённый взгляд в мигавшее огнями окно…Весь изжаленный ожиданием, шевелил тусклым золотом погон, звенькал орденами – медалями, и его сосредоточенное лицо было будто в красных и жёлтых ожогах, среди которых мерцал и пульсировал на щеке бурый рубец, точно шов от электросварки.
…Во дворе хлопнула калитка. На цепи остервенело забрехала собака. В полутёмном коридоре камнями загремели торопливые шаги. Голос замком полка вспугнул, сорвал с мест связистов и писарей.
– Комдив у себя?
– Так точно. На месте, товарищ подполковник. Он занят…
– ? – замком грозно нахмурил брови.
– 1-ый на связи…
В дверях нарисовалось усатое лицо Грачёва, посечённое ветрами военных дорог, опалённое порохом, – в воспалённых глазах тревога.
– Ну, что там, Степан Егорович? – Березин, не отрывая трубку от уха, зажал ладонью нижнюю мембрану. – Как плацдарм? Связь с батальонами есть? Немец пошёл в наступление?
– Никак нет, товарищ комдив. В том-то и заковыка, мать её в трещину…На нашем секторе – тихо. Подозрительно тихо. Ровно, чёрт ворожит.
– Вот это…мне и не нравится. Шут-то дери наши чубы. Как пить дать, что-то задумал фашист. Но что-о? Это и полковой разведке не дано знать. – Зато вон, у майора Дрёмова в бригаде весело… – мрачно усмехнулся Грачёв. Немец собачит миномётным огнём, мать не горюй. Кабы танки, после не двинул.
– 1-ый, 1-ый! – вдруг встрепенулся комдив, послав упредительный знак своему заместителю, что бы тот задержался. – Я «Ветер» не слышу вас! – Он снова зажал ладонью трубку. – Дерьмо, а не связь…Одни помехи в эфире! Слушай сюда, Степан Егорович, – Березин прислушиваясь к канонаде, обогнул, на привязи телефонного провода, стол. – Ты у меня, – каждой бреши гвоздь. Всем заставам – боевая готовность. Срочно!
– Уже поднял в ружьё!
– Ай, молодца. Лично свяжись с комбатареи! Пусть капитан Порабудько будет готов в любой момент прикрыть на плацдарме артогнём воронова и Танкаева. Благо его 152- миллиметровые «хлопухи» могут позволить себе такую «петруху». Угостим фрица чин по чину. И связь! Связь мне, дорогой Егорыч, с плацдармом! Не тебе объяснять…Необходима корректировка массированного заградительного артогня. Мы не имеем права, бросить на произвол судьбы – наших ребят.
– О чём разговор! – возмущённо сверкнул глазами Грачёв. – Понял тебя Семён Петрович, не подведу. – Уже скрываясь за дверью, он бросил к фуражке горбатую ладонь.
…За последние три дня беспрестанных переходов, марш-бросков, боёв и ранения, Магомед вымотался, как конь, сделавший непосильный пробег. От бессонных ночей, жестокого напряжения тёмная кожа его осунувшегося лица отливала синевою, из ввалившихся глазниц на мир устало и зло глядели чёрные, сухие глаза.
Конец ознакомительного фрагмента.