«Сталинский питомец» - Николай Ежов
Шрифт:
Кроме того, как я уже говорил, в Европейской печати появился ряд протестующих статей и вызвал даже недоумение и запросы со стороны друзей Советского Союза.
Вопрос: А именно?
Ответ: Я имею в виду в первую очередь Романа Роллана. Он прислал специальное письмо, в котором просил ему сообщить, верно ли, что в СССР начались репрессии против иностранцев, только по этому одному признаку, вне зависимости от его отношения к Советскому Союзу. Мотивировал он эту просьбу тем, что в иностранной прессе появился ряд протестующих статей, а затем к нему как к другу Советского Союза обращаются многие общественные
Кроме того, Ромэн Роллан просил уже за отдельных арестованных лиц, которых он знал лично и за которых ручался в смысле их сочувствия советской власти.
Вопрос: Какими провокационными методами проведения этих массовых операций вам удалось достигнуть поставленных вами заговорщических целей?
Ответ: Как я уже говорил, нами было решено провести эти операции широким фронтом, захватив репрессиями по возможности большее количество людей.
Главный наш нажим на начальников УНКВД, будь то заговорщики или нет, шел именно по этой линии с тем, чтобы заставить их все время расширять операции.
В результате этого нажима широко была распространена практика репрессий без каких-либо компрометирующих материалов, только на основании одного признака, что репрессируемое лицо принадлежит к такой-то национальности (поляк, немец, латыш, грек и проч.).
Этого, однако, недостаточно. Довольно массовым явлением, в особенности по некоторым областям, была практика, когда под категорию поляков, финнов, немцев и проч. подводили русских, украинцев, белорусов и т.д.
В особенности этим отличались Наркомы внутренних дел таких республик как: Украина, Белоруссия, Туркмения, и начальники УНКВД таких областей, как Свердловская, Ленинградская и Московская.
Так, например, бывший начальник УНКВД Свердловской области Дмитриев под категорию репрессируемых поляков перебежчиков подвел очень много украинцев, белорусов и даже русских. Во всяком случае на каждого арестованного поляка приходилось не менее десятка русских, украинцев и белорусов.
Немало было таких случаев, когда русских, украинцев и белорусов вообще делали поляками по фальсифицированным документам.
Такая же практика была по Ленинграду. Заковский вместо финнов арестовывал много коренных жителей СССР — карел и «превращал» их в финнов.
Успенский под видом поляков арестовал много украинцев-униатов, т.е. брал не по признакам национального происхождения, а по вероисповеданию. Такого рода факты можно во многом умножить. Они характерны для большинства областей.
Вопрос: Каким же образом вам удавалось осуществлять столь очевидные и грубые преступные махинации?
Ответ: Судебный порядок рассмотрения этого рода дел был до крайности упрощен. Он был проще и в том смысле даже бесконтрольнее, нежели порядок рассмотрения дел по массовой операции бывших кулаков и уголовников. Там существовали все-таки судебные тройки, в которые входили секретари обкомов. По этим национальным или так называемым «альбомным операциям» и этого упрощенного судебного порядка не существовало. Список репрессированных с кратким изложением дела в «альбоме» и с намеченной мерой наказания подписывался начальником УНКВД и Прокурором области, а затем пересылался на утверждение в Москву в НКВД СССР и Прокуратуру. В Москве только на основании краткой альбомной справки решалось дело. Протокол (список) подписывался мною или Фриновским от НКВД и Вышинским от Прокуратуры, после чего приговор вступал в силу и сообщался для исполнения начальнику УНКВД и Прокурору соответствующей области.
Этот упрощенный судебный порядок рассмотрения дел вполне гарантировал нас от контроля и позволял осуществлять в полной мере наши вредительские провокационные заговорщические планы.
Вопрос: Только ли упрощенная судебная процедура позволяла осуществлять ваши провокационные планы?
Ответ: В основном, конечно, это позволяло нам безнаказанно осуществлять вредительство.
В результате такой сверхупрощенной судебной процедуры в областях, например, была широко развита практика фальсификации следственных данных, подлога и обмана.
В особенности этим отличались опять-таки Украина, Белоруссия, Туркмения, Свердловск, Москва и Ленинград, начальники УНКВД, которых были сплошь либо участниками нашей заговорщической организации, либо членами антисоветской группы Ягоды.
Совершая подлоги и фальсифицируя следственные данные начальники тех УНКВД: заговорщики Успенский, Заковский и участники антисоветской группы Ягоды — Дмитриев и Берман репрессировали много невинных, непричастных к контрреволюционным преступлениям людей, создав базу недовольства среди определенных слоев населения.
Вопрос: Дайте показания, каким образом проводя эту явно очевидную и преступную практику репрессий вам удавалось обманывать органы прокурорского надзора?
Ответ: Я не могу сказать, что здесь был у нас какой-либо продуманный план сознательного обмана органов Прокуратуры.
Прокуроры областей, краев и республик, а также Прокуратура Союза ССР не могли не видеть столь очевидной преступной практики массовых провокационных репрессий и фальсификации следственных данных, так как несли вместе с НКВД ответственность за рассмотрение этих дел.
Это бездействие прокурорского надзора объясняется только тем, что во многих областях, краях и республиках возглавляли Прокуратуру члены различных антисоветских организаций, которые часто проводили практику еще более широких провокационных репрессий среди населения.
Другая часть прокуроров, которая не была замешана участием в антисоветских группировках, просто боялась спорить по этим вопросам с начальниками УНКВД, тем более, что не имела на этот счет никаких указаний из центра, где все механически подписанные ими, т. е. прокурорами фальсифицированные следственные справки проходили без какой-либо задержки и замечаний.
Вопрос: Вы говорите о местных органах Прокуратуры. А в Прокуратуре СССР разве не видели этих преступных махинаций?
Ответ: Прокуратура Союза ССР не могла, конечно, не заметить всех этих извращений.
Поведение Прокуратуры Союза ССР и, в частности, Прокурора СССР Вышинского я объясняю той же боязнью поссориться с НКВД и показать себя не менее «революционным» в смысле проведения массовых репрессий.
К этому заключению я приходу еще и потому, что Вышинский не раз мне лично говорил о десятках тысяч поступающих в Прокуратуру жалоб, на которые он не обращает внимания. Точно так же за все время проведения операций я не помню ни одного случая протеста Вышинского по массовым операциям, тогда как были случаи, когда он настаивал на более суровых приговорах в отношении тех или иных лиц.