Сталинский сокол
Шрифт:
– Марина, хватит, – просил ее Алексей, – это глупо… Вернись сейчас же!
– А ты поймай меня, – Марина больше не слышала за спиной звуки его шагов, она была уже на середине моста. Башни и звезды остались позади, впереди темнела громада многоэтажного дома, в нем светились несколько окон. Марина остановилась и прислушалась к звукам: вокруг никого, нет ни машин, ни людей, только плещется внизу вода и на ней играют мутные отблески фонарей с набережной. Вернее не фонарей – луны, она выходила из-за крыш. Откушенный с одного бока диск повис над рекой, его свет отражался в волнах реки, и Марина
Алексей сгреб ее в охапку и отбежал от парапета почти на середину моста. На его лицо упал свет дальнего фонаря, Марина видела, как сошлись к переносице его брови, а губы дрогнули, но слова потонули в низком звоне и громе. Под бой часов Спасской башни Алексей нес ее обратно по мосту, он почти бежал вниз под горку, и за медным звоном и гулом Марина смогла разобрать лишь несколько его слов: «Тебе что, жить надоело… куда тебя несет, по земле сначала ходить научись».
– Я умею, – попыталась высвободиться она, – отпусти.
– Я тебя поймал и больше не отпущу. Ты опять под колеса кинешься или топиться побежишь, – ответил он и крепче прижал ее к себе.
– Не побегу, – на ухо ему прошептала Марина, – отпусти, пожалуйста.
– Я тебе не верю, – Алексей уже шел мимо кремлевской стены. Он пересек улицу и остановился у стены собора. Над головой шуршала ветками огромная старая липа, на брусчатку площади с нее тихо падали первые желтые листья.
– Ты что, испугался? – Марина смотрела на переплетение черных шевелящихся теней на фоне неба.
– Да, очень. Я же знаю, что ты летать не умеешь, – отозвался Алексей.
– Зато ты умеешь. Отпусти меня, я не убегу, – Марина прижалась лбом к его виску и закрыла глаза. Не упасть бы, голова все еще кружится… нет, совсем не от шампанского, но гораздо сильнее.
– Ну, смотри. Ты обещала.
Каблуки негромко стукнули по камню, Марина выпрямилась и закрыла ладонями лицо. Еще не хватало разреветься прямо здесь, чтобы испортить своими слезами вечер.
– Посмотри на меня, – Алексей заставил ее опустить руки, – царевна-лягушка.
– Почему это лягушка? – Марина улыбнулась сквозь слезы.
– Потому что мокрая, как из болота, и сейчас заквакаешь, – Алексей едва успел отстраниться, перехватил занесенную для удара женскую руку, притянул Марину к себе и поцеловал ее в губы…
Время остановилось, свернулось и легло у ног большим пушистым котом. Исчезли звуки и образы, пропала липа и древний собор, ночь заволокло искрящимся туманом. И в нем Марина слышала лишь стук сердца – звонкий и гулкий. Этот звук и вернул ее в реальность, он оказался звоном часов со Спасской башни, они как раз отбивали четверть.
– Где ты живешь? – Алексей все еще продолжал обнимать ее. – Я тебя провожу. Уже поздно.
– Далеко, – голос был чужим, словно за Марину сейчас говорил кто-то другой, – очень далеко.
«В другой стране».
– Подумаешь,
– Нет, это очень далеко, не в Москве. Я собиралась переночевать в гостинице, – призналась она, – а завтра я уезжаю.
– Отлично. Пошли, тут есть одна неподалеку, – Алексей взял ее за руку, и повел за собой, как непослушного ребенка. – Только разговаривать буду я, а ты молчи и улыбайся.
– Хорошо, – согласилась Марина, – хорошо. Как скажешь.
И отвернулась, чтобы не расплакаться.
Они шли мимо Спасской башни, Марина всмотрелась в темный силуэт, прищурилась, но разглядела только круглый циферблат, стрелки скрывала ночь. «Сколько времени – десять, одиннадцать часов вечера, полночь? Я не успела сосчитать удары… Да какая разница…» Здание заброшенных Верхних торговых рядов осталось позади, в глаза ударил луч света, раздался резкий отрывистый сигнал. Мимо них по брусчатке промчалась черная с блестящими боками «эмка» и свернула к воротам Спасской башни. Марина обернулась вслед машине и едва удержалась на ногах: каблук застрял между камнями и подозрительно хрустнул. Но не сломался. Алексей терпеливо ждал, пока Марина разберется со своей обувью. Они выбежали на Манежную и остановились у освещенного фасада новой гостиницы. Ее подсвеченный силуэт выделялся на фоне ночи и казался нарисованным, точь-в-точь как на этикетке водки «Столичная».
– Помнишь, что надо делать? – Алексей сжал ее ладонь.
– Да, молчать, – незамедлительно ответила Марина, и они направились к огромной двери между стилизованными колоннами из светлого камня. На крыльце собралась небольшая толпа, кто-то курил, кто-то смеялся, вернее, гоготал, да таким знакомым голосом, что Алексей и Марина переглянулись, дружно отступили назад и вышли на середину площади. Стахановское ржание немного утихло, но его раскаты долетали до тихой Моховой.
– Ничего страшного, – мигом сориентировался Алексей, – пошли.
Они перебежали улицу и остановились на тротуаре у подъезда старого здания, выходящего полукруглым выступом на угол Тверской и Моховой. Марина подняла голову, чтобы рассмотреть наружное убранство «Первого дома Советов»: лепнину, кованые решетки балконов и наборную картину над фасадом.
– Прошу вас, молодые люди, – пожилой швейцар открыл перед ними дверь. Алексей отошел в сторону, пропуская Марину вперед. Она перешагнула порог и ступила на роскошный мозаичный пол «Националя».
– Стой здесь, – прошептал ей вошедший следом Алексей, – молчи и улыбайся.
Марина кивнула ему, улыбнулась двум белоснежным статуям, поддерживающим потолок в вестибюле, потом сделала несколько шагов вперед и осмотрелась. Мрамор, позолота, белый и желтый камень, цветы – на всем еще нет отпечатка глянца, от которого веет безразличием и пустотой. Сейчас это просто очень старая, очень респектабельная и очень дорогая гостиница. Неудивительно, что стахановцев разместили в новом и дешевом здании по соседству, где удобства на этаже. А здесь, похоже, есть свободные номера, Марина поспешила к стойке портье. Он улыбнулся ей и подал ключ, который сразу перехватил Алексей.