Стальная акула. Немецкая субмарина и ее команда в годы войны. 1939-1945
Шрифт:
Флотская карьера Премайера закончилась, даже не начавшись. Он же уверял товарищей, что ни в чем не виноват — просто заглянул не под ту юбку; он знал, что одна из кухарок любит подобные утехи, но, как благородный человек, не сообщил ее имени, когда его вызвали к ротному.
После этого в пище стало еще больше селитры, а занятия сделались еще более утомительными. В результате этого на следующий день сразу три человека из первого взвода попали в лазарет.
Первым оказался Тайхман. Когда отделение лежало на земле, и Райман скомандовал встать, Шумермахер, сын землевладельца из Вестфалии,
В лазарете ее смазали йодом и забинтовали, но не успел врач закончить с ним, как появился Бюлов, у которого на бедре была штыковая рана, нанесенная курсантом, лежавшим рядом с ним. Часом позже три человека принесли Хейне — он был без сознания. Утром, во время стрельб, он упал в обморок. Врачи с ухватками мясников, закалывающих свиней, впрыснули ему лошадиную дозу сыворотки.
— Вам, наверное, за это дают медали, — сказал Хейне.
В ответ он получил дополнительную порцию сыворотки. Из перевязочной его вынесли на носилках. Но, несмотря на то что правая часть его груди раздулась и стала похожей на грудь крестьянской девушки, его отправили обратно на занятия. Если верить парням, принесшим его, он неожиданно упал во время стрельбы. Доктор назначил ему двухчасовой отдых в постели. В то же утро в лазарет поступил еще один курсант — его звали Форхёльцер, родом из Мюнхена, который во время занятий притворился, будто получил солнечный удар.
На обед был подан суп; он, как обычно, отдавал селитрой, хотя официально назывался ванильным супом. На второе была цветная капуста с картофелем и червяками, политая каким-то непонятным соусом. У Тайхмана оказался самый большой червяк — длиной семь с половиной сантиметров, что оказалось рекордом для роты. Тайхман решил попросить, чтобы ему дали другую порцию, но его даже не пустили на кухню. Сержант из столовой заявил, что после случая с Премайером курсантов не велено пускать на кухню. Тогда Тайхман собрал червяков у всех своих товарищей и, украсив цветную капусту дохлыми мухами, взял свою тарелку и отправился в канцелярию. У двери он поставил тарелку на пол, поскольку мог действовать только одной рукой, снял бескозырку и постучал.
— Да? — послышался голос.
— Матрос второго класса Тайхман просит разрешения войти.
— Входите.
Тайхман открыл дверь, взял тарелку и, поставив ее на пол в канцелярии, закрыл дверь, поднял тарелку и, щелкнув каблуками, произнес:
— Матрос второго класса Тайхман просит разрешения сделать заявление.
— В чем дело? — спросил старший сержант, напротив которого сидел старшина Земмлер; они пили кофе и курили.
— Прошу разрешения заявить, что мне не хватает выдаваемой порции.
— Что же ты тогда не ешь то, что у тебя в тарелке, черт тебя возьми?
— В цветной капусте черви, господин старшина.
— Так она еще и с мясом, а ты все недоволен, — заявил Земмлер. — А солдаты на фронте вообще почти не видят мяса.
— Прошу разрешения показать свою тарелку ротному командиру.
— Давай посмотрим, что там у него, — произнес старший сержант и принялся изучать содержимое тарелки. — Гляди-ка, прямо
Земмлер с восхищенным видом растянул его и сказал:
— А ведь он к тому же еще и живой. Это хорошо. Это означает, что он еще свежий. А в хорошем свежем червяке нет ничего плохого. У меня, например, при виде такого червяка только аппетит разыгрывается. В наше время, Тайхман, мы не устраивали скандалов из-за маленького червячка в тарелке.
— Но ведь он там не один, — возразил Тайхман.
— Мы это видим, — ответил старший сержант. — Оставь свою тарелку здесь, а сам иди в столовую и получи новую порцию. Я позвоню на кухню.
После обеда была устроена приборка, посвященная предстоящему принятию присяги. Ротный сам проследил за тем, чтобы все было сделано как надо. Тайхмана от тяжелых работ освободили. Когда рота выстроилась, ему велели отойти в сторону. Единственное, что ему доверили — это вытереть пыль.
— Когда закончите, зайдите ко мне в кабинет, — сказал ему ротный.
Тайхман ждал у дверей кабинета, пока оттуда не вышел старший сержант с расчетными книжками для всей роты, которые подписал командир. После этого Тайхману велели войти.
— У меня для вас особое задание. Вы — единственный человек в роте, которому позволяется появляться в городе до принятия присяги. Вы будете сопровождать мою жену. У меня нет времени — я должен присутствовать на совещании ротных командиров. А моей жене надо сделать кое-какие покупки, после чего вы пойдете с ней в кино. Билеты в кассе заказаны. Но помните, что вы идете в город по делу, а не для развлечения.
Тайхман улыбнулся:
— Слушаюсь, господин капитан-лейтенант.
— Погодите радоваться, вы еще не знаете моей жены. А теперь наденьте форму, и пусть старший сержант подпишет вашу увольнительную записку, а то вас не выпустят за ворота. Вот ваша расчетная книжка. В три часа вы должны быть у дверей моего дома. Вопросы есть?
— Нет, господин капитан-лейтенант.
— Ничего себе порученьице, — сказал Штолленберг, помогая Тайхману одеваться.
— Все объясняется очень просто, — вступил в разговор Бюлов, — жена офицера не может выходить в город без сопровождающего.
— Но здесь же не восток, — возразил Штолленберг.
— Дело не в этом, — пояснил Бюлов. — Это такая традиция. А флот держится на традициях. Кроме того, в портах и военных гарнизонах это не лишено определенного смысла. Если женщина хороша собой, к ней все цепляются, а жена ротного, скажу я вам, весьма пикантная штучка.
— Ты должен называть ее фрау и идти слева, а также избегать нецензурных выражений…
— И не забудь рассказать ей, что с нас тут дерут три шкуры, так что пусть почаще отпускает своего обожаемого муженька на работу, иначе мы все загнемся. Эх, жаль, что послали не меня, может, мне удалось бы объяснить ей, что тут с нами делают. Нет, конечно же выбрали самого юного в роте. И все потому, что ты выглядишь совершенно безобидным.
Без пяти три Тайхман стоял у двери дома командира роты. В полчетвертого он продолжал стоять. Вскоре по лестнице спустилась молодая девушка.