Стальная империя
Шрифт:
Вымпелы вьются
В ряд орудия к бою
Последний парад наступает!
Глава 8. 15 апреля 1902 года. Токио.
Императора Муцухито можно смело назвать японским Петром Первым. При нём не только изменилась политическая система, появилась новая промышленность, армия и флот, но и европеизировался весь народный быт. А он был настолько далек от европейского, что японец, извините за такие подробности, принимал ночной горшок… Нет, ни за что не догадаетесь! За то, что надо класть под голову во время сна. Вроде подушки. Всё изменилось меньше чем за 10 лет. Япония впитала в себя всё европейское, умудрившись не потерять свою самобытность. Конечно же, для таких кардинальных перемен в частной жизни необходим авторитетный пример. И Муцухито охотно подавал его, нарушив вековое правило “никто не должен видеть лицо императора”. Он стал первым монархом, кого можно было лицезреть всем смертным. Личная жизнь императорского дома стала предметом самого пристального внимания. Частный взгляд проник в святая святых — дворец императора в Токио с удивительно аскетичным убранством и непритязательным бытом монаршьей семьи. Император не стеснялся появляться на людях в европейской одежде и с соответствующей причёской, участвовать в светских мероприятиях, хотя, как говорили при дворе, императрица не жаловала европейские наряды. Но Муцухито был настойчив и его привычки стали для людей своего рода поведенческой моделью.
Одежда, танцы, календарь — это цветочки. Настоящий переворот произошёл с землёй — у всех князей были изъяты их владения, отменены сословия, включая самурайское, имевшее монополию на вооружённое насилие. Дальше — больше. Самое воинственное сословие страны, будучи и «самым образованным», при новой власти пошло на госслужбу, составив 40 % от числа всех учителей. Конечно, самурай терял привилегии, почётное право зарубить простолюдина, но одновременно становился хозяином своей судьбы, избавляясь от сурового повседневного подчинения вышестоящему начальству. В то время в Японии феодальная иерархия была намного жёстче и бесчеловечнее, чем в Европе, поэтому многие сочли такой обмен выгодным. Несмотря на отдельные восстания и акты индивидуального террора, «государство Мэйдзи сумело внедрить этих непокорных воинов в новую жизнь».
Реформаторы продвигали самураев в бюрократию, в ответ «самураи интегрировали в государство свои ценности». Самурайская идеология, замешанная на ксенофобии, национализме, высокомерном презрении к любому, кто показался слабее, постепенно становилась официальной. Одним из самурайских вирусов, инфицирующих японское общество, была религиозная синтоистская клятва богине Аматэрасу «распространить императорскую власть на весь мир так, чтобы собрать восемь углов под одной крышей» — “хакко ити у”. Это заклинание, часто переводимое как «весь мир — одна семья» или «весь мир под одной крышей», рассматривалось в качестве божественного императива. Проповедники воинственного тэнноизма доказывали, что только японцы, осененные добродетелями «японского духа» благодаря «расовой чистоте и единству» способны «распространить свет своей культуры на все человечество», ибо "нихонкоку-но тэммэй" — небесное предназначение японского государства — состоит в создании единой новой культуры для всего человечества.
Именно пропаганда «божественной» миссии «хакко ити у» в глазах простых японцев лигитимировала любые экспансионистские акции на континенте. Главной силой, призванной выполнить клятву Аматерасу, считалась японская императорская армия, или по тэнноистской терминологии, «священное воинство, посланное Небом принести жизнь всему сущему». Японские воины, от высших офицеров до простых солдат, выполняя свой воинский долг, становились «едиными по духу с божественным императором» и приобщались к сонму синтоистских «ками».
Документом, подтверждающим столь высокое предназначение армии и флота, стал рескрипт «Гундзин тёкую», изданный императором Муцухито в 1882 г., обращенный к солдатам и матросам. Задуманный как официальный моральный кодекс для всех военнослужащих, он трактовал главные добродетели, которые должны быть присущи японскому воинству в традициях «бусидо». От «бусидо» его отличали два момента: во-первых, военная служба определялась в категориях абсолютной лояльности по отношению к императору, во-вторых, «милитаристские добродетели» подавались в виде сакрализованной доктрины, исходящей от высшего религиозного авторитета. Поэтому провозглашенные в рескрипте моральные принципы преподносились как священные обязанности. Для того, чтобы усилить близкие узы между армией и императором, Муцухито вручил этот рескрипт военному министру лично во время специальной церемонии во дворце.
Подчёркивая важность этих связей, император со времен японо-китайской войны не снимал военную форму и всячески демонстрировал свою жёсткость, хотя на фоне суровых соратников выглядел образцом либерализма, легко амнистировал противников, как живых, так и исторических. Оцените: император пришёл к власти, свергнув военных правителей, сёгунов из рода Токугава. Но после победы он посещает фамильное святилище Токугава. И один из представителей свергнутой династии тут же включается в учебник этики для начальной школы как образец, «делать жизнь с кого». Почему? Потому что глава государства «призван обеспечить не только территориальное единство», но и «связь времён».
Понимая, что на одних штыках не усидеть, император Муцухито немало времени уделял сплочению гражданского общества. В результате была провозглашена «Конституция великой Японской империи» — Дай Ниппон тэйкоку кэмпо, вошедшая в историю как «конституция Мэйдзи», обнародованная с большой помпой 11 февраля 1889 г.
Кропотливая интеграция японского общества вкупе с концентрацией в одних руках всех ресурсов государства дали невероятный рост всех показателей, по которым можно судить о развитии страны. Даже средний рост подданных увеличился на сантиметр. Страна, которую европейцы презирали, как варварскую (император Николай II называл её жителей «макаками»), стала вровень с мировыми державами.
Непривычная публичность императора Муцухито, как паровоз, тащила за собой гласность всей остальной политики, ранее наглухо закрытой от простых людей. Количество газет за 30 лет увеличилось почти в тридцать раз, а журналисты постепенно стали завсегдатаями более-менее значимых мероприятий. Японская элита привыкала жить в стеклянном дворце, где каждый шаг или неосторожное слово становились поводом для широкого обсуждения и могли привести к самым неожиданным последствиям.
Но сегодня, 15 апреля 1902 года, никаких газетчиков в западной приёмной императорского замка тодзай-но-тамари не ожидалось. Начало военных действий на континенте против одной из самых крупных европейских держав решено было не предавать огласке до первых победных реляций. До приёма у императора оставалось не более часа. Предшествующая ему суета уже была завершена. Человеку, скромно расположившемуся в уголке аскетичного зала, никто не мешал работать, то есть — думать. Именно это занятие было его основной обязанностью во время всей пожизненной государственной службы. Не избавлен он был от этой ноши и сейчас, несмотря на весьма почтенный возраст.
Маркиз Ито Хиробуми в японском ареопаге занимал почётное место гэнро — личного советника императора. В далёком 1867 году он был произведён в ранг гоятои и официально стал самураем, а уже через год, в ранге санъё, будучи советником правительства, присутствовал на переговорах Муцухито с иностранцами и писал проект Конституции Японии. К началу ХХ века Хиробуми собрал все мыслимые награды, побывал на всех высочайших государственных постах. Забрался, образно выражаясь, на самую вершину Фудзи и даже обрёл покой, всё чаще замечая, что молодое поколение относится к нему, как к памятнику — уважительно, но отстраненно. И если бы не эта поездка в Россию…
Во время первой, неофициальной аудиенции, назначенной в ослепительно солнечный осенний день в октябре 1901 года, маркиза поразили глаза русского царя. Он прекрасно понимал, что нарушает этикет, откровенно разглядывая Его Величество, но не мог ничего с собой поделать. Эти глаза жили отдельно от всего остального облика и никак не могли принадлежать молодому тридцатилетнему мужчине. Впрочем, не только глаза. Слова императора России тоже принадлежали “не мальчику, но мужу”… Слушая его, Ито явственно представил себе медведя — казалось бы, неповоротливого и ленивого, сонного и неуклюжего, а на самом деле — стремительного, ловкого и беспощадного хищника.