Стальная империя
Шрифт:
В это же время Бонин. Остров Иводзима.
Весь серо-голубой, адмиральский катер ткнулся в кранец у борта посаженного на грунт японского пароходика. Даже блестящие в обыкновенное время медяшки, гордость и отрада боцмана, были выкрашены в сливающийся с волнами цвет. Адмирал Макаров первым поднялся по сброшенному штормтрапу. Парадного адмиральского на старом трампе не было и в помине. Не очень-то и надо.
Макаров оглянулся. Еще один стоящий вплотную и уткнувшийся в берег пароходик, поменьше, уже щеголял почти полностью гладкой палубой, укрытой лежнёвым бревенчатым настилом. Единственной выдающейся деталью оставались шлюпбалки левого борта. Дюжина морских пехотинцев крутила вороты, поднимая прямо с воды длинное бревно, доставленное с транспорта одним из снующих туда-сюда моторных катеров. На берегу маминский трактор с бесконечной звенчатой лентой вместо колес сгребал здоровенным отвалом грунт и камни, выводя пологую насыпь на уровень палубы. Еще один такой же трактор стоял в сторонке, и инженеры в промасленных рабочих рубахах ковырялись в моторе.
— Не буду вас торопить, Михаил Петрович…
— Все понимаем, Степан Осипович, работаем изо всех сил. Через семнадцать часов можно будет пушки сгружать.
— Добро. Шестидюймовки сейчас в Коминато и Копепе разгружают, на плотиках, а вот крупный калибр получится сгрузить только здесь, да-с. Только скажите, где лейтенант Берлинг?
— На берегу, господин адмирал. Два часа назад они закончили с мачтой, но не знаю, удалось ли наладить аппараты.
— Хорошо, Михаил Петрович, не смею вас больше задерживать.
Адмирал в сопровождении двух штабных и четверки возникших неведомо откуда морских пехотинцев перешел по солидному, укрепленному скобами настилу на пароходик поменьше, а затем, воспользовавшись срубленным из жердей трапом, спустился к подножию насыпи.
Радиорубка располагалась в наскоро срубленной и обшитой досками хижине. Начальник связи временной базы лейтенант Берлинг выскочил из прикрытого парусиной дверного проема, когда адмиралу оставалось пройти не больше полусотни саженей.
— Господин адмирал, — улыбка офицера была почти детской, — получена радиограмма! Я связался с «Пересветом», но мне сказали, что Вы отбыли…
— К Вам-то я и отбыл, Роберт Иванович. Ну-с, что у нас там?
— Подтверждено прибытие в Сасебо трех поврежденных японских броненосцев — «Хатсусе», «Ясимы» и «Танго». Постановка в доки будет завершена послезавтра. «Микаса», «Якумо», «Ивате» и бронепалубники по непроверенным данным идут в Нагасаки и Токио.
— Значит, Сасебо, — задумчиво произнес адмирал. — Штаб не сообщал, как там насчет корректировщика? Хотелось бы, знаете, торжественно! И последний парад, и прощальный салют — чтобы всё было по высшему разряду!
— В готовности, — отрапортовал лейтенант. — Не изволите ли к аппарату, господин адмирал? Связь достаточно устойчивая, со второго или в крайнем случае с третьего раза и принимаем, и передаем!
— Изволю, — усмехнулся Макаров. — Великое дело это радио, не так ли, лейтенант? И… Выражаю вам и вашим людям свое удовольствие. Что-нибудь слышно про “Ретвизан” и “Громобой”?
— В соответствии с указанием Ставки, корабли идут в режиме радиомолчания, но по расчётам они уже должны быть в Сангарском проливе…
В это же время — Сангарский пролив.
Три новеньких, с иголочки, броненосных красавца, гордость японского флота, крейсеры “Идзумо”, “Асама” и “Адзумо” устало резали свежую волну Сангарского пролива, потеряв всякую надежду на перехват русских бронепалубников, отправленных гайдзинами шакалить на торговых линиях Страны восходящего Солнца. Здесь же, между островами Хоккайдо и Хонсю, должна была пройти эскадра Макарова. Отряд имел распоряжение и на этот случай, не ввязываясь в бой, сопровождать русские корабли, наводя на них броненосцы Того.
Но водная гладь, насколько хватало обзора, была до обидного скучна и безлюдна. Командир лидера, капитан первого ранга Нарито Кацура, ломал голову над этой загадкой. Что случилось? Почему не видно русских? Ошиблась разведка? Гайдзины поменяли свои планы? Прошли другим проливом? Просочились в утреннем тумане? Да нет, невозможно! Сангары — это всего 10 миль в ширину и 50 в длину. Четыре корабля, развернутые строем пеленга, плотно перекрывали его от берега до берега — мышь не проскочит… Значит, только ждать…
К вечеру изрядно посвежело. Ветер стал колючим и почти зимним. Капитан поёжился, прикрыл глаза, утомленные многочасовым наблюдением за горизонтом и в голову сами собой пришли поэтические строки:
Ueno hatsu no yakou ressha orita toki kara
Aomori eki wa yuki no naka
Kita e hito no mure wa dare mo mukuchi de
Uminari dake wo kiite. Watashi mo hitori renrakusen ni nori
Kogoesou na kamome mutsume naite Aa fuyugeshiki
(С того момента, как я сошёл на Аомори
С ночного поезда, идущего из Уэно,
Меня окружает снег.
Возвращающиеся на север люди
В молчании слушают шум волн.)
—”Тацуто” возвращается, — негромко произнёс вахтенный, заметивший шустрого авизо.
Капитан коротко кивнул, не открывая глаз, плавно пружиня на качающейся в такт волнам палубе, и опять погрузился в поэтический транс:
Sayonara anata watashi wa kaerimasu
Kaze no oto ga mune wo nake to bakari ni
Aa fuyugeshiki
<