Стальное зеркало
Шрифт:
— Ваша кузина и наша законная королева, как вам прекрасно известно, не только не имеет желания вникать в хитросплетения политики. Еще и возможности такой не имеет.
Пусть Клод сам решает, о чем речь — о том, что его величество в бесконечной мудрости своей практически запер вдову предшественника, чтобы ее кто попало поменьше за ниточки дергал, или о том, что законная королева Каледонии вполне способна отыскать оную Каледонию на карте и рассказать о ней практически все на семи языках, но вот политическим умом ее обделил Господь. Если выражаться деликатно.
Джеймс смотрит на собеседника, которому, в общем, неважно, что имелось в виду. На исходе третьего десятка считается красавцем, любимцем придворных дам, да и не только дам. Высокий, хорошо сложенный — да и фехтовальщик отменный, кстати, но лицо неприятное: здорово похож на сытого ястреба, который того гляди лопнет от самовлюбленности. Также хороший оратор и большой любитель публичных выступлений. В собственном кабинете и то держится, словно речь на поле боя читает. Только слушателя восторженным никак не назовешь, но Клоду все равно…
Он всегда так разговаривает. И, глядя на исполненные достоинства жесты, очень легко забыть, с какой высоты эта птичка видит дичь, какой вес берет, какие на этих лапах когти. Не любил бы себя так нежно… цены бы не было.
— Ваша Светлость, — цедит уже сквозь зубы Джеймс: Клод не заметит, ему сейчас и пару неприличных жестов можно показать, не обратит внимания, а терпения не осталось уже совсем. — Положение в Каледонии угрожающее. Вы ведь вполне представляете себе, — и издевки он тоже не оценит, — насколько легко нынешняя ситуация может обернуться полным поражением.
Клод морщится, проводит рукой по ручке кресла… очень красивое кресло и правая львиная морда чуть темнее левой — хозяин ощупывает ее, когда думает, сам того не замечая.
— Мы повторяем друг другу одно и то же, кузен… — значит «светлость» он все же заметил. Какие они там кузены, родства — воробей в клюве унесет и не заметит, даже по каледонским меркам не считается такое родство. — Но вы имеете доступ ко вдовствующей королеве, а я нет.
Встретиться со вдовствующей королевой вовсе не так уж сложно, не говоря уж о том, что существуют письма. Писать Валуа-Ангулем умеет, в доказательство чего — роскошный письменный прибор на столе перед ним, золотой оклад, красная эмаль, неплохо смотрится. У него и почерк хороший, известно. Передать письмо не сложно, фрейлин не обыскивают, самого Джеймса тем более. Но Клод до того не хочет делать хоть что-нибудь, что вцепился, как утопающий в весло, в правила траура и королевское нежелание, чтобы вдовствующую королеву Марию беспокоили в ее печали.
Положение и впрямь угрожающее. Безнадежное даже. Королю Людовику нет дела до Каледонии, королю Толедскому нет дела до Каледонии, у королевства Датского нет — не врут, и впрямь нет — сейчас свободных войск… а Клоду Валуа-Ангулему, племяннику регентши, гораздо интереснее возможность если уж не занять место коннетабля де ла Валле, так хотя бы возглавить марсельскую кампанию. Впрочем, тут его поджидает сюрприз родом из Ромы… и поделом обоим. Поделом и по делам.
— Я готов повторять и дальше: нам нужна военная помощь. В этом году. До октября.
— Я бы рискнул сам, кузен, — вдруг говорит Клод, — Но если я сейчас уеду, я не только потеряю все, что могу выиграть, меня наверняка обвинят в измене. Его Величество не станет мне мешать, ничего не будет запрещать… а вот когда мы переберемся через пролив — тут я окажусь вне закона, как вассал, нарушивший обязательства перед короной в военное время. Если вспомнить, что Марсель осаждают еретики, а Папа — союзник Людовика… меня и от Церкви отлучить могут, если захотят. Для короля это беспроигрышная ситуация. Он избавится от меня и моих сторонников здесь… а воюя в Каледонии я буду, волей-неволей, защищать и его интересы. А кузина Мария останется в его руках. Заложницей. И я подведу всех, кто от меня зависит.
И в этом весь Клод. Только-только ты решишь, что все про него понял…
— Если для кого-то будет новостью, что не меньше трети лордов — те же еретики… — вскидывается Джеймс… нашелся защитник веры, сам же схизматик, клейма ставить некуда… потом медленно выдыхает. — Интересы Ромской Церкви в Каледонии нуждаются в защите. Папа это знает.
— Знает, — кивает Клод. — И знал. Но ему очень нужны свободные руки на полуострове. И отлучение всегда можно снять. Или пообещать снять… Я получил эти сведения не из первых рук, но из вторых.
Мария заложницей при Людовике, размышляет Джеймс, а вот это было бы неплохо, в Каледонии она нужна как проповеднику Ноксу — юбка, а Клод, который вынужден будет защищать интересы своей тетки и ее партии — это очень соблазнительно. Может, это такой необычайно тонкий намек? Может быть, Клод хочет, чтобы я его уболтал… но от такого регента спаси и помилуй нас Господь!
Папе же дороже италийские дела и военная карьера его дражайшего отпрыска. Что за несчастье такое — куда ни ступи, везде об этого отпрыска споткнешься… как там Карлотта разорялась? Бревно? Да уж, бревно. Самоползающее.
— И что нам-то делать?
— Уговорите кузину, — кажется, это и вправду намек. — Пусть она потребует помощи и потребует громко, при свидетелях. Я не могу ее об этом просить, я не могу на лигу подходить к этому делу…
С чего начали, к тому и вернулись. Уговорить Ее скорбное Величество Марию-младшую, совершенно непохожую на свою мать, да и на покойного отца тоже непохожую, родила Мария-регентша не то… Совершенно безнадежное занятие. Проще откопать клад в королевском дворце под развесистым каштаном средь бела дня. Большой такой клад, чтобы хватило на наемную армию.
— Я еще раз попробую поговорить с вашей кузиной… Передать ли ей что-нибудь на словах?
— Если я могу просить вас об этом, — опять удивляет его Клод, — передайте моей кузине, что… вдове короля могут настоятельно предложить удалиться от мира — если она не успеет напомнить, что она еще и правящая королева другой страны.
— Непременно, кузен.
После бесед, от которых охота волком выть, обычно приходит желание что-нибудь разнести, да вдребезги: ведь любые разумные действия бесполезны. Но уж если разносить — так не в одиночку, а в доброй компании, и компания эта в Орлеане есть… не все же шарахаться от Клода к скорбной вдове, есть и более приятный способ провести, да что там — провести, убить время. И не так уж далеко за этим способом ехать, впрочем, в Орлеане все близко, до любого места рукой подать. Город. Странный способ устройства, если вдуматься: такая прорва народа, живут едва ли не друг у друга на головах, да и на головах живут — дома в три-четыре этажа не редкость, ласточкины гнезда прилеплены друг к другу, выступают навесы и балкончики, а посмотришь с колокольни, так даже на горы похоже. Снизу люди, сверху горы — а на них кошки и голуби, вороны и воробьи…