Стальное зеркало
Шрифт:
— Вы ошибаетесь. Но, должно быть, среди пленных таковых не нашлось.
— Я не знаю, известно ли это Вашему Преосвященству, но после чуда на площади, возможно, произошло еще одно.
— Да, господин Делабарта — человек весьма скрытный, но нам удалось понять друг друга. — Марсельский полковник получил приглашение к беседе и приехал, чтобы доложить, как он высказался. Мартен Делабарта не сказал ни слова лжи, но ни одного своего соображения не выпустил наружу. Это и не нужно было, он молчал — но крик рвался из груди. — Вы хотите сказать, что это навело вас на определенные мысли?
— Да — но это еще одна область, которой я до сих пор не считал нужным интересоваться.
— Боюсь, что если это дело прояснится, то не при нашей жизни — обычно на то, чтобы выяснить, имеем ли мы дело с серией совпадений, шарлатанством или новым святым, уходит не менее полувека.
— Если вопрос очевидным образом решится положительно, Церковь окажется в сложной ситуации… — И сейчас лицо гостя остается неподвижным, хотя он явно иронизирует, намерение вполне очевидно. Только едва двигаются губы. Приятная манера: говорить очень тихо, но четко.
— Помилуйте, господин герцог… Иисус взял в рай даже разбойника — просто за попытку защитить невинного и просьбу о милости. Я не думаю, что приверженность дурацкой, ошибочной и вредной доктрине окажется для Него непреодолимым препятствием. Но все это — не наша забота. Хотя вы правы, это тоже может быть причиной.
— Я понял ваш совет. Что вы мне посоветуете еще?
— То, что я сказал, вас не устроило. Вы хотите услышать о других мерах?
— Ваше Преосвященство, я понял ваш совет. Более того, он имеет все шансы осуществиться помимо меня. Но я не могу заранее ручаться за ход кампании. А спросить мне будет не у кого.
— Что ж… — вздыхает епископ. — Воюйте честно. Возьмите город силой или принудьте его к сдаче без предательства и подвоха. Не пользуйтесь сведениями перебежчиков. Опасайтесь любого обмана и вольного или невольного предательства. Займитесь лишь войной, забудьте о ереси и чернокнижии, оставьте их тем, кто умеет определять их. Это будет нелегко, но вам по силам, я ведь не шутки ради высказался на совете. После взятия города… сместите магистрат. Весь. Расследуйте дело каждого, предпочитая милосердие суровости. Лучше пусть виновный уйдет от наказания, чем невинный будет наказан по навету или ошибке. Чаша терпения Господня полна по самые края, не расплещите ее. Дальнейшее уже дело Его Величества. Было бы очень хорошо, если бы город получил свободу — и вернулся под руку короля по своей воле, дав клятвы.
— Понятно, благодарю вас. Что-нибудь еще?
— Не пишите генералу де Рубо, господин герцог. Я уже сделал это.
Наследник престола кривит губы.
— Ваше Преосвященство, если я когда-нибудь сочту нужным совершить шаг, который законы страны называют изменой, мне не потребуются советы со стороны. От кого бы они ни исходили.
— Пейте вино, господин герцог, и вспомните, что для меня нет этих границ и обязательств, а для вас есть. Как есть и намерение. Не беспокойтесь, никто иной его не сможет услышать, а моих братьев подобное не заинтересует. — Намерение прозвучало, словно высказанное тихим четким шепотом. Опасное для наследника короны. Но благое и достойное для христианина. Границы держав переменчивы, граница между Светом Господа и Тьмой Сатаны непоколебима, и каждый по мере сил стоит на страже ее.
— Свои границы, господин епископ, я определяю сам. Пожалуйста, запомните это, мне не хотелось бы возвращаться к этому вопросу. — Границы… да, пожалуй. Границы наследный принц чувствует лучше многих. Свои, чужие, допустимого, держав, народов. Он ведь не хотел брать Арль, сделал это безупречно, но не хотел. Добра не вышло… А сейчас — черное и белое — восемь лет назад, угрожая марсельскому магистрату, герцог обещал городу защиту… в случае повиновения. И был намерен сдержать это обещание, в том числе и в тех вещах, которых никто и не подумал бы потребовать. Но спорить опять нет смысла, мое письмо дойдет быстрее, и надежнее. И оно уже отправлено.
Епископ наклоняет голову, признавая чужие границы. Ему кивают в ответ.
— Вы сказали интересную вещь, — спокойно продолжает герцог, — Я — глух, что, наверное, неудивительно. Герцог Беневентский умеет опознавать нечисть — но людей слышит много хуже. Каким должен быть человек, чтобы на его суждения в этих вопросах можно было полагаться?
— В распознании намерений, в распознании связи с Сатаной, в умении ладить с людьми — в чем именно?
— По меньшей мере второе, если возможно — первое.
— Первое проще, чем второе. Ваш друг — исключение из правила. — И большая потеря для Ордена. Молодой Корво выбрал меч и корону герцога, но родись он в иной семье, и меча, и власти у него было бы достаточно, и сан слагать не пришлось бы. Те, от кого Сатана шарахается, слишком редки на этом свете. Не всегда это достигается усердием в посте и молитве, иногда бывает и иначе… — Хотя и для первого, и для второго нужно иметь определенный дар, получаемый от Господа. Обладать им — и развивать его… и ни в коем случае не губить. Ребенок, от рождения наделенный тонким обонянием, может быть отдан в ученики к парфюмеру… если не вырос среди красильщиков или кожевенников.
У герцога Беневентского этого дара не было. Нет и сейчас. Но давным-давно в Перудже некий толедец приватно интересовался у некоего брата Ордена, какую опасность для души и тела может повлечь невольное участие в ритуале призыва Сатаны, закончившееся бегством нечистой силы. Дескать, некий его знакомый нечаянно и по глупости…
К «некоему знакомому» присмотрелись на всякий случай: кардинал Родриго Корво питал предрассудки в адрес Трибунала, а своевременная помощь сыну кардинала могла бы переубедить отца в отношении намерений и обычаев Ордена. Интрига, увы, не задалась. Юноша был совершенно чист, разве что ухитрился вынести из встречи с Дьяволом умение распознавать его следы. Редкостное везение; среди доминиканцев таких оказывается три-четыре человека на поколение, не больше. Научить таким вещам невозможно, нет никаких способов, нет даже примет, позволяющих понять, почему доброму христианину в подобном отказано, а какой-нибудь разбойник становится для Сатаны отвратнее святой воды.
Стечение обстоятельств и милость Господа и Пресвятой Девы… или просто что-то, пока еще не познанное.
— Что вы имеете в виду? — Озадачивать людей всегда приятно, а таких невозмутимых, как герцог Ангулемский — вдвойне. Озадаченные люди иногда начинают слушать еще внимательнее.
— Вы знаете, что наш Орден — одно из немногих мест, где простолюдин, сирота, бастард могут добиться любого положения. Вы знаете, почему?
— Полагаю, дело в способностях.
— Да. Наполовину в способностях — наполовину в том, что мы очень много внимания уделяем воспитанию одаренных детей, попадающих в наши монастыри. И нам неважно, как дети там оказываются. Там тихо, светло и чисто. Не в том смысле, что там чаще других обителей наводят чистоту, белят стены и меняют осоку на полу, конечно, — усмехается епископ, потом внимательно присматривается к собеседнику, нащупывает нужную ниточку в основе. За что доминиканцев псами Господними прозвали? За чутье и прозвали, а вы что подумали? Да, первое сравнение оказалось самым подходящим. Так часто случается… — Вы сможете понять меня. Вам в юные годы во дворце не казалось, что на всем словно бы налипла грязь, воздух заполнен дымом, неведомо откуда тянет тлением и гниением?