Стальной Кваки
Шрифт:
У воров ничего не вышло. Экраны висели высоко, а стулья, пущенные уголовниками, отскакивали от них – не причиняя вреда. Телевизоры имели защиту в виде дополнительного ударопрочного, прозрачного стекла как раз на тот случай, если их захотят принудительно выключить.
В какой-то момент маньяки стали сбиваться в нестойкие шайки ради нападения на одиночек, и с целью поиметь с них удовлетворение своих желаний. Расправившись с жертвой, компашка, как правило, распадалась, чтобы образовалась новая, руководствующаяся теме же желаниями. Кто не успел до отбоя прибиться к такой временной мини семейке, рисковал не только своей жопой, но и жизнью. Простого извращённого коитуса маньякам было мало, чтобы успокоиться, накормить зверя, они любое изнасилование непроизвольно заканчивали убийством.
После восьмой смерти в клоаке настало время для
Уследить за всеми ножами-заточками, появляющимися в клоаке, оказалось невероятно сложно. Увидев, что оружие достаётся ворам, Марков приказал подбрасывать ножи в камеру в разное время, не привязывая их появление к часам принятия пищи. На пятую такую диверсию со стороны охранников воры среагировали. Гроб заметил, что его старый знакомый – боров Женя, подобрал с пола что-то, блеснувшее стальным зеркалом, моментально спрятав его себе за пазуху. Гроб, растолкав толпящихся в проёме и танцующих рубилово маньяков, наглотавшихся экстази, направился прямиком к Жене. Подойдя на расстояние в несколько шагов, он окликнул Женю:
– Эй ты, скотина! А ну покажи, что там у тебя.
Гроб требовал так, что от его повелительного голоса парковый маньяк втянул голову в плечи, но на провокацию не поддался. Замотав головой, он ответил:
– Нету у меня ничего.
– Ну…
За картиной экспроприации контрабанды наблюдал, сидя на койке, Демьян Второв, маньяк, ставший в клоаке серым мастером, дёргающим за нитки, направляющим события. В ученической тетради Демьяна, которую у него изъяли при задержании, чернели шестьдесят семь крестиков, обозначающих число его жертв. Он являлся организатором большинства нападений, совершённых слепленными им семейками на один раз. Такой же с виду, как и все, он любил и умел сливаться с толпой, вперёд не лез, говорил тихо и по месту, зная, когда что конкретно сказать, и что предпринять. Наблюдая за тем, как Борова прессует вор, он понял – пора. Легко встав с койки, так, что она ни скрипнула, он ночным бесшумным мотыльком подлетел со спины к Гробу в тот момент, когда тот охаживал пинками бока Жени. Не останавливаясь, Второв, на ходу достав тонкий, как игла, нож-стилет, плавно, даже будто бы нежно, впихнул его под левую лопатку Гроба. Вор выпрямился, став похожим на часового, стоящего на посту, обернулся, но убийцу своего не увидел. Второв уже ушёл в сторону. Женя, показав язык упавшему на спину вору, достал нож и набросился на труп, в бешенстве кромсая и пиная обидчика. Почти сразу к нему присоединились стоявшие поблизости маньяки. Им давно не терпелось выместить злобу накопленного напряжения вынужденного подчинения.
Пока глумились над телом вора, пришла очередь авторитета Шубы. Он всё видел, но ничего поделать не мог. По знаку Второва потеха с покойником прекратилась, маньяки, образовав толпу, пошли на Шубу. Авторитет, вооружившись ножами, прижался к стене. Сопротивлялся он не долго, но свирепо. Ему удалось зарезать одного нападающего и отменно покалечить троих. Умер он от побоев: авторитета разорвали. Расчленив тело Шубы, куски плоти разбросали по клоаке, за исключением тех кусков, которые приглянулись местной парочки людоедов. Человеческое парное мясо зашло в их желудки без соли. Особенно людоеду Володе – двухметровому типу с длинной челюстью, узким лбом и с кислым взглядом, понравилась печень Шубы. Он вонзал зубы в тёплую мягкую тёмно-красную печень, тянул на себя, отгрызал, наслаждался сочной горечью, ликовал.
Не такой короткой оказалась дорожка, ведущая в ад, для Гроба. Трупом завладел некрофил Глебов, утащив его в дальний угол, разложил на койке раком. Сношался с мертвецом он несколько часов подряд, не уставая, и ни на что другое не реагируя. Маркову, наблюдавшему за творящимися с самого утра в камере безобразиями, это надоело. Его приказ отогнать некрофила от тела, чтобы затем забрать труп и останки трупа Шубы, охранники выполнили. Несколько резиновых пуль, выпущенных из бойниц, идущих под самой крышей клоаки, выбили из извращенца дух. В динамиках прозвучало требование погрузить покойников в начавшую опускаться в камеру корзину. Маньяки, в первый раз проигнорировав голос невидимого надзирателя, вместо того чтобы начать уборку, набросились на бесчувственного Глеба. Некрофила постигла участь многих его жертв: раненного маньяка затрахали до смерти.
Отправив отчёт о последних часах жизни клоаки, Игорь Марков уже собирался домой (ему не терпелось, включив газ, взяться за ложку: в последние дни сонливость нападала на него, начиная душить с обеда), когда ему позвонил Гришин:
– Общий сбор.
– Понимаю.
– Знаю, что понимаешь. Королёв здесь. А вот это ты понимаешь – зачем он здесь?
– Эксперимент входит в завершающую стадию. Нам предстоит пережить сатанинскую ночь.
– Через десять минут в аппаратную пожалует делегация во главе с доктором. Прикажи доставить трупы из холодильника в порт выдачи.
– Слушай, мне надо на пять минут отлучиться к себе в комнату. Я быстро, успею.
– Что ещё?
– Да ничего, просто надо мне.
– Опять?? Только не сегодня, терпи. Даже в туалет не думай отлучаться. Ясно?
– Да понял я, понял, не нагнетай.
Гришин отключился. Однако Маркову становилось совсем хреново, невмоготу. Что делать? Так и доктора можно не дождаться, заснуть прямо за пультом, на глазах у своих подчинённых.
«Хорошо же, хорошо. В башке нарастает вой, защитные барьеры слабеют. Не впервой, выдержу. Сделаем так», – с этими мыслями Марков опустил свои накаченные руки под стол и, взяв мизинец левой руки в кулак правой, сжал до прекращения кровоснабжения, стиснул зубы, нажал. Кость пальца он взял на изгиб, сразу приложив максимум усилий. Кранк! Мизинец сломался, как сухая веточка. Идеальный перелом – острая боль. Голоса в голове затихают, сонливость уползает в нору душевного разлома.
Королёв зашёл в аппаратную прямо к началу, после отбойного сигнала, шабаша. Верхний свет только погасили, и багровые тени психов заметались по клоаке. Поздоровавшись со всеми присутствующими, доктор со свитой приник к экранам.
– Ага! Так, хорошо. Я это и предполагал. Настоящий эмоциональный перегрев, неизбежно переходящий во всеобщую резню судной ночи. За-ме-ча-те-ль-но.
На Маркова, который никогда не видел доктора, Королёв произвёл двоякое впечатление. С одной стороны он привлекал харизмой личности, энергичностью поведения, а с другой, с внешней – походил на циркового уродца: помятый череп огурцом, невыразительная челюсть, лоб в каких-то шишках, большие уши, тонкий длинный нос, неестественно алый рот и сверкающие болезненным блеском глаза, утопающие в фиолетовых синяках нервного переутомления. Да и эта его причёска с выбритыми висками и затылком, подчёркивающая все его физические недостатки анатомического строения черепа. Игорь не мог прочитать этого человека. Проникнуть к нему в душу оказалось ему не под силу. Как он ни старался, энергетический щит, защищающий Королёва от проникновения в его психику извне, выдержал. Самое тревожное, что доктор не оставлял следов в эфире, пожелай того Марков, и он не в состоянии был бы его отследить. С таким субъектами раньше ему сталкиваться не приходилось. Все живые существа оставляли ментальный запах, у кого-то он был сильнее, у кого-то слабее, но пахли все. Доктор же словно вышел из некого стерилизатора мыслей. Так, наверное, мог пахнуть ничем киборг, недавно сошедший с конвейера, но никак не человек.
Доктор Королёв, не присаживаясь, склонился над монитором наблюдения, чуть ли не воткнув в него свой длинный нос, с алчным интересом разглядывая отдельные детали судной ночи, закипающей драками в клоаке.
Бутоны садистской натуры маньяков, получив наркотическую подкормку, закусив тремя дневными убийствами, раскрывшись в гнилую могильную красоту пакостной мухоловки, требовали утоления голода. Все против всех – модель современного общества. Инфракрасные камеры передавали на мониторы изображения негативов с красной аурой, мечущихся в кубе клоаки, летающих в ней крылатым безумием. Осьминоги семеек, начавшие резню, разваливались каждую минуту на отдельные щупальца убийц, продолжающие сокращаться в поиске жертв. О продуманной организации резни не могло идти и речи: хаос сел на трон садистского убийства. Если у кого-то из особо продуманных бесов до начала ночи существовали планы, то с выключением света все они полетели к их лукавому господину, в подземное царство боли.