Станция на пути туда, где лучше
Шрифт:
Не знаю, какого ответа ждал он от десятилетнего ребенка, но я с готовностью кивнул. Он разрешил мне побегать по сцене, а сам смотрел из-за кулис, но мне все равно было где бегать, хоть по свалке, и от отца это наверняка не укрылось.
– Ладно, хорош дурака валять, – сказал он. – Давай домой! Думал, тебе будет любопытно, чем я занимаюсь, только и всего. Не бери в голову. – Отец поманил меня со сцены. Он любил похваляться передо мной тем, что якобы выделяло его из толпы. – Мама твоя думает, будто я лежу кверху пузом, в отелях прохлаждаюсь. Ну и вот, полюбуйся! Видишь, чем я был занят? И если
Внимание мое переключилось на раскрашенные ширмы и осветительную аппаратуру. Было в декорациях что-то головокружительное, мне нравилось, что издалека они выглядят объемными, но стоит подойти ближе – становятся плоскими, одномерными.
– Из чего это все сделано? – спросил я.
– Хм… – Отец помолчал, вздохнул. – В основном дерево и стеклопластик. Художник нарисовал, а я сделал по-своему.
Я подошел поближе рассмотреть, что там на столе посреди сцены, – оказалось, что шаткие подсвечники, запотевшие бокалы, тусклое столовое серебро. Взял в руки чайную ложечку.
– И это тоже ты сделал?
– Нет, это настоящая, реквизиторы подыскали – скорее всего, в лавке у старьевщика.
– Кто такие реквизиторы?
– А почему ты спрашиваешь?
– Мне интересно.
Отец шумно выдохнул, почесал в голове.
– Ну так вот, – начал он, – ложечка у тебя в руке – это реквизит. Реквизит – это все, чем пользуются актеры на сцене. А ребята из реквизиторского цеха – точнее, у нас девчонки – все это находят и расставляют по местам, чтоб было под рукой во время спектакля. Иногда, если нужен предмет слишком дорогой – скажем, как вон та люстра или там красивая китайская ваза, – бутафоры делают похожий из чего-нибудь подешевле. С виду предмет такой же, а обходится недорого.
– А разве не видно, что это ненастоящее?
– Из зрительного зала – нет. Если бутафор хороший, не видно.
Я вертел ложечку в руках.
– А ты, папа, тоже умеешь делать бутафорию?
– Умею – то есть приходилось, – но мне больше нравится делать мебель и декорации. Как тебе сказать… что-то существенное.
– Почему?
– Не знаю, сынок. Нравится, и все.
Я вернул ложечку на место.
– Когда мы будем с тобой делать бутафорию?
– Позже, когда подрастешь.
– Хочу у тебя в реквизиторском цехе работать.
– Это дело, – отозвался отец. – Да вот беда, чтобы тебя взяли, надо быть хотя бы вот такого роста. – Он провел рукой под подбородком. – А почему бы тебе в школе не попробовать? С этого все начинают.
– Под конец четверти?
– Неважно. Стоящий реквизитор и между спектаклями собирает все, что может потом пригодиться, так он ко всему будет готов – хоть к Шекспиру, хоть к пантомиме, к чему угодно. Если хочешь, возьми для начала что-нибудь отсюда, со стола, я никому не скажу.
Я призадумался.
– Нет, это же для актеров!
– Одной ложечкой меньше – с них не убудет.
– Но мне попадет!
– Только если застукают.
Я нахмурился. При одной только мысли, что отец толкал меня на скользкий путь, меня бросило в дрожь.
– Сам решай, сынок. – Отец глянул на часы: – Думай, только не до вечера.
Мама, узнав про этот случай, две недели злилась, запрещала мне с ним разговаривать, и я ему
Следующий школьный спектакль назначили на сентябрь, и когда распределяли роли, я подошел к учительнице и вызвался быть реквизитором, а в доказательство, что я чего-то стою, принес очки и краденую ложечку. Учительница надо мной посмеялась – беззлобно, по недомыслию. “Да что ты, дружок, оставь их себе! Слишком они для этого хороши, – сказала она. – Не волнуйся, этого добра у нас целые ящики”. Во мне будто задули огонек. Как бы ярко ни разгоралась в моем сердце искра любви к отцу, всякий раз ее гасили. Интересно, догадывался ли отец? Наверное, ближе к концу он счел, что милосерднее для нас обоих и вовсе отбросить добрые чувства.
Жемчужный осколок луны еще висел в небе, когда мы выехали из Литл-Миссендена. Из-за низкой подвески “вольво” я чувствовал все до единой кочки и выбоины на Тейлорз-лейн, когда мы проносились мимо ухоженных садов возле особняков – вот уж не думал, что буду по ним скучать, – и лугов с проволочными изгородями. Отец молчал, пока мы не добрались до развязки. Он затормозил, указатель тикал: налево-налево-налево. Мимо прогромыхал грузовик.
– Нам направо, Дэнище. – Отец выкрутил руль. – Будешь штурманом? – И, не дождавшись ответа, достал дорожный атлас и тяжело плюхнул мне на колени. – Маршрут я уже проложил, а твое дело – пальцем водить по карте, следить, где мы находимся. Ты парень смышленый, для тебя это раз плюнуть.
Атлас автомобильных дорог Великобритании, изданный Британским картографическим управлением, – теперь частичка прошлого. Не играй он столь важной роли в планах отца в ту неделю, я, возможно, сейчас смотрел бы на него с тихой грустью, как на безделушки из моей коллекции. Но я представляю его без всяких иллюзий – потрепанным, с холодными жесткими страницами, покоробленными от сырости. Для ребенка чтиво не из легких, и, едва открыв его, я растерялся. Районы страны объединены были по непонятному принципу: на странице тридцать семь – изрезанное юго-восточное побережье Англии, на тридцать восьмой – северный Уэльс, смахивающий на профиль ведьмы. Отцовский атлас устарел на год, но это не беда, говорил отец. “Вряд ли там что-то поменялось, без моего-то разрешения!”
Чуть раньше, листая его, я не заметил ни выделенных дорог в середине, ни квадрата с нашим домом (Е3), который отметил для меня отец. Литл-Миссенден был обведен желтым, а от него вился маршрут, который мне предстояло указывать.
Мимо проносились автомобили. Отец, подождав с минуту, не выдержал и вклинился в первый же просвет между машинами. Когда мы встроились в ряд, он ослабил на миг хватку на руле. И сказал:
– Думаешь, нас бы хоть одна собака пропустила? Видели же, что я поворачиваю! – Он злобно уставился в зеркало заднего вида. – Глянь на этого придурка сзади – что творит! Куда он так торопится? Козел! – Я не знал, что ответить. Он дал мне сосредоточиться на карте. – Ну и плевать. Мы уже на маршруте. Четко по расписанию! – Чуть расслабив руки, он откинулся назад. – Тебе слово, штурман, – по какой трассе мы сейчас едем?