Станция назначения - Харьков
Шрифт:
– Простите?.. - выставил вперед свою остроконечную бородку Борин. - Вы отказываетесь от сотрудничества с нами?
– Ни.
– П-постой, Сергей Яковлевич, п-постой, - сказал Сухов, имевший привычку переходить с человеком на "ты" после первой же кружки чаю. - Что "ни"?
– Не лезь попередь батьки в пекло, - остановил его комиссар бандотдела. Он не торопясь допил чай и, не прибегая уже к "украинской мови" (как я потом узнал, несмотря на свою фамилию, он всю жизнь прожил в Костроме, а в Харьков его забросила
– Мы не три музейных экспоната нашли, а двести.
От неожиданности Павел обжегся кипятком и заговорил по-украински:
– Скильки?!
– Двести, друг ситцевый.
– Пяток, мабуть?
– Двести.
– Брешешь, - сказал Павел и смолк, исчерпав, видимо, свой скромный запас украинских слов.
Приходько с треском раздробил белоснежными зубами кусочек сахара и протянул Павлу пустую кружку:
– Плесни еще...
– ...парубок, - подсказал я.
– Во-во, парубок, - обрадовался он и, поставив на стол кружку с дымящимся чаем, солидно сказал:
– Брешут, парубок, тильки собаки у околицы, а я не брошу.
– Ну врешь, - миролюбиво поправился Павел.
– Ни, - не согласился Приходько. - Привираю - да, но не вру. Да и привираю-то самую малость. Избави бог от вранья. Я за правду держусь, как дитя за подол матери. Меня правде отец еще в отрочестве учил. Да как! Сколько лет прошло, а учебное то место и по сей день чешется! Как сяду - так тут же о правде и вспоминаю. Так что о вранье ты зря.
Борин улыбнулся: Приходько ему нравился.
– А "малость"-то... велика? - деликатно спросил он.
– С привиранием?
– Да-с, ежели позволите.
– Да нет, - заверил его Приходько. - Тильки для счету. Ровненько чтоб было.
– Вроде как бы для округлости?
– Для ее самой.
– А списочек-то имеется? - с той же деликатностью спросил Борин, стремясь уточнить размеры "малости", которая потребовалась Приходьке для "округлости".
– Имеется, имеется, - успокоил Борина Сергей Яковлевич. - Сейчас пошукаем.
– Мабуть, и н-найдем, - съехидничал Павел.
– Найдем, парубок, найдем, - заверил его Приходько. Он извлек из офицерской полевой сумки сложенные вчетверо листы бумаги. - Дывись, парубок, и завидуй. Нашими доблестными ребятами найдено, изъято и возвращено трудовому народу сто шестьдесят девять экспонатов музея.
Действительно, в списке насчитывалось сто шестьдесят девять предметов.
Тут были златники Владимира Равноапостольного и восемь золотых монет Дмитрия Донского с именем хана Тохтамыша на оборотной стороне, пять золотых лидийского царя Креза, одна из двух серий исторических медалей, выбитых при русской императрице Екатерине II, геммы и многие другие ценности из богатейших коллекций музея.
В отличие от нас, харьковчанам было чем похвастать. И если Приходько округлил, то самую малость, причем эта "малость" действительно была невелика. Выходило, что Харьковскому музею возвращено более половины разграбленных Лупачом экспонатов.
– Ну как? - спросил Приходько.
– З-здорово, - откликнулся Павел.
– Так-то, парубок.
– Гляжу я на список, та й думку гадаю... - сказал я.
– У кого нашли, где нашли и как нашли? - подхватил Приходько. - За тем к вам и заявился.
– Кстати, мы тут письмо из Харьковского уголовного розыска получили относительно одной из вещей "Алмазного фонда", - сказал я.
– О "перстне Калиостро", который в нужничке у гражданина Уварова обнаружили?
– Совершенно верно.
– Знаю, - кивнул Приходько. - И про письмо знаю, и про Уварова, и про нужничок. Ведь на тот нужничок я их вывел. Там немало и экспонатов музея было. Уж так получилось, что переплелось все. Вот с чего только начать?
– Может, с н-начала? - предложил Сухов.
– А где оно, начало-то? - сказал Приходько. - Куда ни ткнешь, всюду середина. Ну да ладно, нехай.
Значит, так. О том, что нами задержан спекулянт Кробус с двумя геммами и золотой медалью, мы вам сообщали. Верно? Ну вот. А допрашивал того Кробуса я. Самолично.
Скользкий гражданин, доложу я вам: ни за руку не ухватишь, ни за ухо. Будто салом смазали. И так я его, подлеца, вертел и этак - ни в какую. И чего только не вытворял!
Вроде как игру со мной какую затеял. В глаза смеется.
Так, дескать, и так, выкладывает, на фу-фу, гражданин начальник, желаете меня взять, а ежели по-интеллигентному - на сухую. Помилуй, говорю, какая сухая, когда с поличными тебя припечатали? Слепой ты, что ли? Вон она, медалька золотая. Не видят глазыньки, так пощупай, ручки-то есть? А это, говорит, не поличные. А что же? Так, говорит, то ли кукиш, то ли обман зрения. Я, говорит, мог эту медаль и в картишки выиграть, и в канаве найти. А нет - так у кого на пачку махорки выменять. И медаль и камешки. Врешь, говорю. А вы, говорит, докажите. Может - вру, а может - как на исповеди. И усмехается косенько. Дескать, что, взял? И не такие, как ты, умники-разумники на мне свои зубки ломали.
Ладно, думаю, парубок, - ввернул Приходько полюбившееся ему слово, мне своих зубов для дела не жалко. Хрен с ними, с зубами. Все до единого искрошу, а тебя хоть деснами, а дошамкаю.
Провожу у него обыск. Не по форме - по совести. Весь дом по кирпичикам, каждую половицу на ощупь.
Пустышка!
Обыск у евонного брата - пустышка!
Обыск по малинам да у друзей-приятелей - пусто.
Что дальше-то делать? Ума не приложу. Всем своим пролетарским нутром чувствую, что возле да около хожу, а до сути никак не доберусь. Будто колдовство какое.