Старая дева

Брэйн Даниэль

Казна своего нигде не упустит — все, что я подумала на этот счет. Прочие взаимосвязи я так и не уловила, но они, несомненно, подразумевались.

— Впрочем, — тут же поправился доктор, — за бабу, возможно, штрафы казенные будут меньше. Все же, когда вас истерия мучит, постарайтесь людей так сильно не бить. Я обязан за избиение крепостной на вас сейчас донести уряднику, но за совсем небольшую плату закрою глаза. Всего двадцать грошей, Елизавета Григорьевна, за молчание. Соизволите заплатить?

Глава восьмая

— Пошел.

Вон.

Слова вырвались прежде, чем я успела сообразить — я потеряла контроль над собой и дала волю эмоциям. А второй мыслью было — эмоциям не моим. Я-Вероника узнала бы сначала, откуда у доктора такая дезинформация. Я-Елизавета… Ох, мне непросто будет с тобой, девочка.

Мой разум, но тело, гормоны — уже не мои.

— Вернитесь. Закройте дверь.

Доктор был ошеломлен не моей реакцией, а моим тоном. Возможно, авторитетной властностью тут обладали отдельные матроны, а не юные девушки вроде меня.

— Что вы имели в виду под истерией? — спросила я спокойно и ждала, что доктор ответит. Если он сходу поставил диагноз, пусть объяснит. Я поспорю. Все же я была довольно начитана и представляла, что современная мне доказательная медицина не оперировала ни подобными терминами, ни сомнительным с точки зрения эффективности лечением.

Главное, чтобы здесь не считали «истеричек» кликушами. Может быть, тут существовал свой Петр Великий, видевший в бессвязных воплях помешанных вполне конкретную цель — оговор невинных. Тогда я могу направиться в какой-нибудь исправительный дом.

— Дамы… замужние, — после длительной паузы пояснил доктор так безмятежно, словно не он только что предпринял попытку шантажа, которую я пресекла, — редко страдают подобными… приступами, если супруг… — он смутился окончательно, глаза забегали. Я очень хотела поймать на секунду его взгляд и объяснить, в чем заблуждается местная медицина — пародия на науку.

Сдвинуть с мертвой точки прогресс или все же не рисковать рассудком, который мне наверняка повредят в лечебнице?

— Я в курсе, — холодно просветила я. Доктор вздрогнул, я ухмыльнулась. Вдаваться в детали — как, что, будь его диагноз даже правдив, а болезнь в реальности существующая, я не стала. В конце концов, я всегда успею разрушить свою репутацию невинной девушки, подсказав какой-нибудь мученице одиночества выход. — Вы в курсе, почему я не состою в браке?

Очень хороший вопрос. За него я могла себя похвалить абсолютно заслуженно. Что-то доктор мне ответит — как врач, как сосед, как человек, который не может не знать местные сплетни. Плюс в том, что он попытается замолчать совсем уж мало правдоподобные версии вроде проклятий.

— Не так много желающих вступать в брак с женщиной пусть и знатной, но столь… небогатой. Вашей вины в том нет.

Я прикрыла глаза, чтобы не расплыться в улыбке. Вернется доктор сейчас к разговору о том, что я бью крестьян? Если нет, то я сама сделаю это — чуть позже.

— В проклятья, стало быть, вы не верите, — кивнула я.

— Не в проклятья безбрачия, Елизавета Григорьевна. Я бы вполне допустил, что ваше состояние этой ночью было результатом ведьмовства, наука фиксировала подобные случаи. Но не то, что вы… остались без мужа. Ни одна ведьма не способна до такой степени повлиять на чью-нибудь участь.

Я убрала с лица прядь волос. Как будто мне шестьдесят, кругом одни юноши двадцати лет и девушек таких же молоденьких раза в три больше: ничего тебе, старуха, не светит. Или?.. Так и есть, и несмотря на то, что мне лет двадцать пять, не больше? Стародевичество, в отличие от венца безбрачия и прочей ереси, исторический факт.

И когда у тебя титул, отец при дворе, куча теток, содержащих великосветские салоны, и много денег на шмотки — или просто много денег, шансы есть. А мне, как мне кажется, остается смириться.

Или обрадоваться. Помимо ведьм, здесь поразительная смертность при родах. Не спасали графинь и королев, что говорить о какой-то нищей помещице. Жизнь после смерти я начала ценить втройне, и окажись я даже на месте Степаниды — не роптала бы. Боролась, но не роптала.

— Вы полагаете, раз я осталась без мужа, то немощна и беззащитна. И позволю распространять о себе слухи, не отражающие действительность. Кто вам сказал, что я избила Степаниду? И так уверенно, что вы не усомнились?

А ведь Татьяна говорила, что еще в двадцать лет меня надо было свезти в лес. Что это я навлекла на всех проклятье. Увы, речи ее были эффектны, но мало соответствовали правде, потому что имение не закладывают прихоти ради. Черт с ними, с крестьянскими байками. Крестьянские сплетни могут мне навредить куда больше.

— Ваша баба сама и сказала, — отозвался доктор с заминкой. Не знаю, то ли он прикинул, хватило бы у меня сил так избить Степаниду, то ли его поколебала моя уверенность. Я выдохнула и махнула рукой, что озадачило доктора еще больше.

— Я приказала ей находиться в доме, запретила видеться с мужем и намерена его в ближайшее время продать, — озвучила я свои планы. — В солдаты ли или, может, кому-то еще. Надеюсь, закон пока еще оставляет за мной как за помещицей право распоряжаться моим имуществом по моему собственному усмотрению.

Я говорила и поражалась, как легко и непринужденно вылетают из уст ужасные слова. Ужасные — при всем моем отношении к роду человеческому, не то чтобы я считала себя избранной и выше всех, но отдавала себе отчет, кто на что был способен, — при всем моем скептицизме к судьбам людей я признавала за ними право выбора. Даже право творить глупости — если они были никому, кроме них самих, не во вред.

А сейчас я держалась как некто, кому продать человека легче, чем кота или лошадь. Подумаешь.

— Она вас оговорила? — нахмурился доктор. Ты идиот или притворяешься, чуть не выпалила я и прикусила язык. — Дайте плетей, чтобы было неповадно.

Логика старых добрых времен. Забить крестьянина до смерти в наказание не считается деянием, за которое следует штраф?

— А с вами что прикажете делать? — равнодушно спросила я. — Вы неплохо разбираетесь в законах, скажите, что следует за вымогательство и шантаж?