Старая дорога

Кервуд Джеймс Оливер

Большая черная лошадь тронула. Клифтон смотрел на девушку, но шапочка спускалась с этой стороны и закрывала от него ее глаза.

— Жаль, — вслух подумал он.

Она сидела очень прямо, крепче, чем нужно, сжимая вожжи маленькими руками.

— О чем вы жалеете? О том, что вы не вполне джентльмен?

— Нет, о том, что я не сижу с той стороны, где ваши волосы не прикрыты шапочкой. Отсюда я вижу лишь ваш подбородок и кончик носа, и выражение у них такое кровожадное, что я немного испуган. Можно мне пересесть?

— Если вам угодно.

Неожиданное

согласие озадачило его, и он чувствовал себя преглупо, когда она остановила лошадь, чтоб дать ему возможность перейти. Несмотря на отчаянные усилия, какие он делал, чтобы не покраснеть, он чувствовал, что лицо его пылает, когда усаживался на новом месте, по другую сторону. Ее холодность и сострадательная улыбка на губах действовали на него удручающе. А была она чарующе хороша. Волосы ее горели в лучах заходящего солнца. Губы алели. Но в глазах, которые умели быть такими мягкими, была ледяная холодность и снисходительное презрение.

Она пустила лошадь рысью. Они миновали склад братьев Прайс, спустились с холма. Озеро святого Иоанна мягко поблескивало, освещенное заходящим августовским солнцем. Здесь, в этом зеленом раю, и в конце лета холмы и луга были зелены, как весной. Воздух был свежий, ароматный. Цвели цветы. Пели птицы. Небо было совсем бирюзовое. А прямо перед ними вилась дорога, которой исполнилось уже двести лет, дорога, которую проложили сначала индейцы, протоптали потом стада, которая заканчивалась далеко на севере, у девственных необитаемых лесов.

Покосившись на девушку, Клифтон заметил, что краска прилила ей к щекам, и глаза загорелись.

— Красиво, — рискнул он сказать. — И… это очень старая дорога.

— Не трудитесь, — оборвала она. — Мне это известно. — Она еще на полдюйма отодвинулась от него.

— Забудем, прошу вас, о живописной обстановке, кэптен Брант, и поговорим о другом. Вы, конечно, считаете себя очень умным человеком. Это свойственно людям, которые, как вы, любят эффектные выступления. Вы сделали себя смешным и… невыносимым. Вы могли бы, пожалуй, позабавить меня, если бы не избрали меня мишенью ваших эксцентричностей. Я употребляю мягкое выражение. Другие назвали бы это манией. Но я знаю, вы были на войне… Эти ужасные годы могли оставить след. Контузия, например, или…

Она приостановилась, подыскивая слово.

— Продолжайте, Немцы были снисходительней ко мне. Каждое ваше слово убивает меня. И все это — только за то, что я люблю даже пыль, которую поднимают ваши ноги!

— Любите? — Она бросила на него гневный взгляд. — Любите и… оскорбляете?

— Осторожней! — резко остановил он ее. — Вы правите в яму. Дайте сюда.

Она сердито передала ему вожжи. Она была удивительно хороша в своем негодовании. — Я… я руку дал бы на отсечение, я убил бы себя скорее, чем позволил бы себе сознательно оскорбить вас. Что я сделал?

— Что? — В голосе ее была нотка удивления и… отчаяния. — Кэптен Брант, вы потеряли всякое чувство приличия… О, я не нахожу слов.

Она резко повернулась к нему. Глаза ее метали молнии, щеки пылали.

— Вы начали — с первого же вечера — у меня в

доме. Я простила. Я даже позволила вам повторить оскорбление позже, по уходе Хурда. Я думала, что вы сами опомнитесь и пожалеете.

— Я не стыжусь того, что люблю вас, и не жалею об этом, — мягко сказал Клифтон.

— И в ту же ночь, — продолжала она, не слушая его, и покраснела еще больше, — вы объявили Ивану Хурду, что намерены жениться на мне.

— И намерен, да поможет мне бог, — с отчаянием подтвердил Клифтон. — Это не оскорбление, Антуанетта. Если… если мне это не удастся, я не хочу жить на свете.

— О, если бы Гаспар был здесь! — почти прорыдала девушка. — Вы называете меня Антуанеттой. А телеграмма, которую вы прислали мне в поезд!.. А история с гидропланом, и теперь это… это… Вы или с ума сошли, или… не знаю. Вам бы пора знать, как вести себя. Ведь вы… почти могли бы быть мне отцом…

Удар попал в цель. Она взялась за вожжи, и он безвольно уступил их. Он понурил голову. И в эту минуту нежная душа Антуанетты Сент-Ив возмутилась тем, что она наделала. Она быстро вскинула глаза на его расстроенное лицо; и изменившимся голосом, в котором и следа не осталось горечи, воскликнула:

— О, простите меня! Это было дурно, неверно, неблагородно. Я не думала того, что сказала. Но, может быть, так было нужно. Вы говорили мне такие вещи… совсем неожиданно… А теперь вам надо идти. Прошу вас!

Она задержала лошадь.

Он медленно, как под бременем возраста, которым она попрекнула его, вылез из шарабана. Он взглянул на нее. Лицо его вдруг постарело, и в глазах появилось выражение усталости.

— Я люблю вас, Антуанетта, — почти шепотом сказал он. — Люблю, как Крепин Маролэ любил Аделаиду двести пятьдесят лет назад, и я готов сражаться за вас. Но… — Прежняя усмешка на миг заиграла у него на губах. — Но… я старше Крепина… за эти века… произошла ошибка…

Она ударила черную клячу концами вожжей. — Вы моложе, чем был когда-либо Крепин, — крикнула она, и глаза блеснули так мягко, что сердце его забилось по-новому, пока он провожал ее глазами. Она не обернулась ни разу и исчезла за поворотом…

Не доходя до городка, он услыхал пение и шумные голоса и вскоре поравнялся с Сент-Ивом и всей компанией. Сент-Ив нес в руках его мешок.

— Вот ваши вещи, — сказал он и, пропустив остальных вперед, добавил: — Она прогнала вас, мсье?

— То, что от меня осталось, — кивнул Клифтон.

Сент-Ив расхохотался и снял шляпу, подставляя голову под прохладный вечерний ветерок.

— Да, она у меня умеет быть маленьким тираном. И за это-то я и люблю ее. Я захватил ваши вещи, потому что знаю: она пожалеет о том, что наговорила. В чем дело, приятель?

Клифтон посмотрел Сент-Иву прямо в глаза.

— Я люблю вашу сестру. Она это знает и недовольна. Я люблю ее так, как не любил никто ни одну женщину с начала времен…

Лицо Гаспара нахмурилось.

— Это неверно, мсье, — заворчал он. — Это бессовестная ложь! Ни одна женщина не была так любима, как любима мною Анжелика Фаншон. И если вы повторите…