Старая эльфийская сказка
Шрифт:
А с врагами встречаться не следует, особенно когда ты слаб и болен.
— Гурка, — я подскочил мгновенно, как только вспомнил кривлянья старой ведьмы, — собирайся! Идем. Перекусим на ходу. Нельзя медлить!
Дождь давно перестал, но весь лес был мокрым, и тропинка, по которой мы шли, наверное, надолго сохранит наши следы. Несколько раз я оборачивался, чтобы посмотреть, так ли на самом деле они явны... их не заметил бы только слепой!
На ходу мы жевали остатки хлеба, что у нас был, и бегом бежали за зовущей нас звездой. Гурка, еле передвигая ноги, мучительно зевала, пришел ее час отдыхать, а это
Чтоб тебе всю жизнь разговаривать с одними только толстоязыкими троллями!
Кажется, я сглупил, не послушавшись Эльфов и решив не расставаться и тем подвергнув Гурку такой опасности. Хотя разве одна Гурка осмелилась бы идти в незнакомое ей поселение? И как бы она устроилась там? Вот напасть-то...
Мы выскочили на широкую просеку, наезженную, устроенную, видимо, людьми. Помню, когда я был маленький, мы с матерью ездили в соседнее поселение по такой вот дороге. Раскрылись ворота, позади остался частокол, и вот он, темный Дикий Лес, и его вековые сосны. Тогда это казалось мне ужасно интересным; наш обоз сопровождали вооруженные Охотники за ушами, и на возах только и было разговоров, что о нападении Эльфов. Все готовились к этому; я лежал на сене в клети вмести с кроликами, и сверху эта клеть была завалена всяким добром, которое предстояло продать на ярмарке. Обнимая теплое тельце ушастого зверька, я чувствовал себя в крепости и того, чего все опасались, ожидал даже с нетерпением, потому что верил в свою неуязвимость.
Теперь не было ни серого лопоухого защитника, смешно двигающего носом, ни сена над головой. И путешествие не казалось мне таким уж интересным.
— О чем ты задумался? — спросила Гурка, и я очнулся от моих воспоминаний.
— Так, ни о чем. Идем дальше.
* * *
Я не увидел мать.
Я ее ПОЧУВСТВОВАЛ.
Это было как... как запах. Запах дурной смерти.
Мы шли уже половину ночи. Вновь закапал дождь, смывая наш и с Гуркой следы — она уже еле тащилась вслед за мной, на ходу засыпая, — когда я понял, что ОНА тут, рядом. Непостижимым образом мать нас догнала, а может, она просто знала тайные тропы, известные только колдунам. Но, так или иначе, а я почувствовал ее, и встал посреди дороги, от страх не смея даже рукой двинуть.
Я слышал ее прерывистое дыхание за деревьями, я видел пар, поднимающийся из ее раскрытых губ ввысь, я слышал как чавкает грязь под ее ногами.
И она — она наверняка слышала и видела меня!
Как я боялся, боги, как я боялся!
Гурка, полусонная, наверное, ничего не поняла, когда я толкнул ее, и оба мы оказались в пышном подлеске.
Я зажал ей рот, чтоб не вздумала и слова произнести, крепко зажмурил глаза, чтобы не видеть, и спрятал лицо на ее груди. Как мне хотелось стать невидимым, исчезнуть, спрятаться, превратиться в кого-нибудь другого, чтобы моя мать, даже оказавшись рядом со мной, не узнала б меня и прошла мимо!
Она ходила рядом, в нескольких шагах. Я слышал, как она принюхивается к лесным запахам, точно зверь, точно хищный зверь, стараясь понять, куда мы делись, и понимал, что ее чутье через миг поможет ей найти нас.
Поняла это и Гурка. Я услышал, как забилось ее сердечко. И тогда я понял, что нам нужно бежать, бежать изо всех сил!
И мы бежали.
Вслед нам неслось рычание, проклятья, плач и рыдания, порожденные бессильной злобой. Только однажды я оглянулся назад. Я не знал, что заставило меня это сделать, может, это была все же слабая надежда, чуть теплившаяся на дне моего сердца, истерзанного не меньше, чем лицо.
Может, я хотел увидеть горе, раскаяние, отчаяние, свойственные человеку, ищущему прощения и примирения.
Может, я хотел увидеть, или вообразить себе, что увидел на лице моей матери горе оттого, что я ушел, что я не рядом...
Но все мои мечты разбились вдребезги, как только я увидел мельком ее искаженное яростью лицо, развевающиеся волосы и зажатый в руке нож.
Скользя, падая, она спешила за нами, и из горла ее рвался все тот же яростный звериный рык. От жажды убийства она совсем обезумела, и никакой речи не могло быть о примирении.
Из-за нее мы здорово отклонились от тропы, указанной нам Эльфами. Мы бежали вглубь леса так долго, что вскоре кроны деревьев совсем закрыли от нас небо, сомкнув свои кроны у нас над головами. Стало темно и тихо кругом; переводя дух, мы остановились под какой-то елью, старой и толстой. Землю под ней укрывали толстым слоем опавшие блеклые иголки, было сухо и тепло. Лес тут был так дик, непролазен и рос так густо, что, похоже, только сильный ливень мог достигнуть земли под его кронами.
— Где мы? — промямлила Гурка, еле ворочая языком от усталости. — Мы потерялись?
— Не знаю, — ответил я. — Давай тут устроимся на отдых. Сил больше нет идти. Мне нужно отдохнуть, да и тебе тоже.
Мы влезли под ель и, расстелив на лесной подстилке свои плащи, улеглись рядом.
Впервые мы были так близко друг к другу, впервые лежали рядом, обнявшись, и сон не шел к нам. Я смотрел в ее прозрачные глаза, и она смотрела в мои.
— А что ты собираешься делать, когда мы придем в Вольный Город? — спросил я, наконец. Это был совсем не тот вопрос, который я хотел задать.
— Ну, я не знаю, — прошептала она, подложив руку под голову. — Я много чего умею. Я могла бы найти себе работу, в пекарне, скажем, или в лавке с духами и кремами. Я хорошо готовлю крема, и умею искать нужные ягоды. А ты?
— Я не думал, — ответил я. — Может, научусь охотиться. Я же сильный, я тоже могу работать. А как работают Эльфы? Как они живут?Они добры друг к другу?
Гурка пожала худенькими плечиками:
— Я почти ничего о них не знаю... наверное, они такие же, как и люди. Охотятся, любят, готовят пищу, строят дома...
Я вспомнил свой давний сон, Эльфийку, завлекающую меня к ночному костру, и Эльфов, поджидающих моего прихода. Нет, не все так просто. Не как люди. Есть что-то еще.
Меж тем дождь пошел сильнее, и редкие капли начали пробиваться сквозь густое переплетение еловых веток. Я поближе прижался к Гурке, уткнувшись носом в ее волосы. Она пахла просто чудесно. Странно, подумал я, от нее должно бы вонять немытым телом, грязью, гарью, а пахло фиалками и лесной травой. Ее волосы, светлые и тонкие, чуть вились, а на шее кожа была такая мягкая и нежная, что казалась тонким бархатом. С чего я придумал такое, что к ней так же приятно будет прикасаться губами, как к лесному сухому мху, собирая сладкую ягоду?