Старая крепость (роман). Книга третья "Город у моря"
Шрифт:
Все разом мы поем школьную песенку, сочиненную для нашего фабзавуча молодым украинским поэтом-рабфаковцем Теренем Масенко:
Мы верим в нашу индустрию, В наш вдохновенный труд. Фабзайцы — ребята шустрые, Как ледоход, идут!— Мы бы тебя покачали, Василь, да грязно еще, — на минуту прерывая песню, шутит Коломеец. — Упустит какой благодарный — полетишь вниз, измажешься.
Довольный
— А Печерица еще не вернулся? — спрашиваю я Никиту.
— Ищи ветра в поле! — хмуро бросает Коломеец.
— Его что, разве уже сняли? По телеграфу, наверное?
— Он сам снялся.
— Когда я с ним ехал…
— Куда ты с ним ехал, интересно? — пристально глядя мне в глаза, спрашивает Коломеец.
— «Куда, куда»! До Жмеринки ехали разом, а потом…
— Что, что? — настораживаясь, выкрикивает Никита. — Ты ехал с Печерицей до Жмеринки?!
И не успеваю я рассказать историю встречи с Печерицей в поезде, как Никита вдруг круто останавливается и кричит мне прямо в лицо:
— Чудак! Да пойми ты: это все чертовски важно! Чего ж ты раньше не рассказывал? А ну, давай со мной!.. Фурман, веди за меня колонну!
Мы выскакиваем из рядов.
Ячейка, освещенная светом факелов, идет дальше, на Советскую площадь, к трибунам, неся большой портрет Христо Кабакчиева, а мы с Никитой мчимся на Семинарскую, к большому двухэтажному дому.
ЗВОНОК ИЗ МОСКВЫ
Еще раньше я знал одну черту Коломейца: он любил быть таинственным.
Спрашиваешь его о чем-нибудь интересном — кажется, проще всего: ответь, не береди загадками душу человека. Так нет! Никита будет тебя мытарить, водить вокруг да около и как бы нарочно, когда ты сгораешь от нетерпения, начнет рассказывать совсем другое, чего ты и не ждешь.
Примерно так случилось и сейчас.
Увлекая меня из колонны демонстрантов к дому окружного отдела Государственного политического управления, Коломеец всю дорогу молчал. На все мои вопросы он отвечал одной фразой: «Потерпи малость!»
Зажимая в руках синенькие листочки пропусков, мы взбегаем наверх. Видно по всему, что Коломеец бывал здесь раньше: он взбирается по лестнице смело и решительно. Я следую за ним. Вот и площадка верхнего этажа.
Никита уверенно входит в полутемный коридор и останавливается у дубовой двери. Он громко стучится в нее.
— Войдите! — доносится из-за двери.
Плотные, тяжелые шторы на окнах. Два застекленных шкафа. Третий — большой несгораемый шкаф притаился в углу. Полузадернутая занавесочкой карта с флажками прибита в простенке. Под этой картой, по-видимому изображающей линию границы, в тени настольной лампы сидит уполномоченный погранотряда Вукович — тот самый высокий блондин-пограничник, который долго бродил возле штаба ЧОНа вместе с Полевым после тревожной ночи, когда Бобырь упустил бандита, пробравшегося на крышу.
— Вот только что парень вернулся из Харькова. Говорит, что видел Печерицу в Жмеринке, — с места в карьер рассказывает Никита уполномоченному.
— Около Жмеринки, — поправляю я.
— Интересно! — говорит Вукович и приглашает: — Садитесь, пожалуйста, товарищи. Я вас слушаю.
…Почти все уже рассказано.
— Так как же все-таки называлась станция, где вы последний раз видели Печерицу? — спрашивает Вукович.
— Я спал, когда он слез.
— Это я понимаю, но когда последний раз вы видели Печерицу? — спрашивает Вукович.
— После Дунаевец… Нет, нет… Там была первая проверка билетов.
— А где была вторая? Ну вот, когда этот, в стеганке, читал литер?
— Не знаю… Поезд шел, и меня разбудили.
— Минуточку! — И Вукович заглядывает в блокнот. — Вы сказали, что Печерица спрашивал, была ли уже ревизия?
— Спрашивал.
— Где это было — в поле или на станции?
— Поезд остановился… По-моему, на станции.
— Ну вот, какая это была станция? Что было написано на стене вокзала?
— Ей-богу, не помню… Если б знал… Я ведь первый раз ехал по железной дороге…
— Может, Деражня?
— Нет… Кажется, нет…
— Черный Остров?
— Нет… нет…
— Котюжаны?
— Нет.
— На перроне светло было?
— Ага.
— А свет какой?
— Обычный. Ну, так себе, не очень ясный.
— Погодите, — Вукович морщится, — не то спрашиваю. Электричество или керосиновое освещение? А может, свечи?
— Зеленоватый такой свет из фонаря — с круглым стеклом фонарь, горелка внутри и на шнурке на столб подымается. Ну, помните, у нас на Почтовке были в кофейне Шипулинского вот такие же самые лампы…
— Газово-калильные?
— Вот-вот! Они самые.
— А вокзал не на бугре, случайно? Лестница каменная, а перрон весь в выбоинах, да? Если, скажем, дождь сильный — лужи будут? Правда?
— Кажется, что этот самый. Бежать от вагона далеко нужно.
— И ты помнишь наверное, что Печерица здесь не слез, а поехал дальше? — неожиданно переходя на «ты», с большим интересом спрашивает Вукович.
— Ну как же! Когда контролер проверку делал и литер его читал, это было позже, после этой станции, и он на полке еще спал.
— Наверное спал?
— Факт, спал. Хотя… может, прикидывался, кто его знает. Одно помню: видел его ясно.
— Ну, а потом ты сам заснул и видишь — Жмеринка?
— Ага.
— А Печерицы нет?
— Ага.
— Это точно?
— Точно.
— Счастливый ты, парень! Легко отделался. С такими попутчиками да еще в пустом вагоне можно заснуть навсегда! — как-то загадочно сказал Вукович и, опять заглядывая в блокнот, где он делал заметки, спросил: — А что тебе бросилось в глаза во внешности Печерицы?