Старая Москва. История былой жизни первопрестольной столицы
Шрифт:
На возвратном пути из театра весь сад уже горел огнями; на пруду плавали лодки и гондолы с песенниками и хорами музыкантов; два обелиска по обеим сторонам пруда представляли два ярких маяка, вдали горели щиты с вензелевыми изображениями царицы и сыпались целые каскады разноцветных огней.
Перед началом фейерверка государыне подали механического голубя, и с ее руки он полетел к щиту с ее изображением и парящей над нею Славой; вместе с этим щитом в один миг вспыхнули другие – и пруд, и сад залились ярким светом.
Во время фейерверка разом было пущено несколько
На этом празднике бесчисленные толпы народа гуляли целую ночь. В галерее был ужин, во время которого пели певчие.
Государыня возвратилась с праздника по дороге, освещенной вплоть до Москвы плошками, фонарями, смоляными бочками. Когда царица подъезжала к Москве, то в столице били утреннюю зарю.
По преданию, граф повторил такой праздник еще два раза – 1 августа и потом 6 августа. На первом из этих праздников между прочими пьесами на театре был поставлен балет, не игранный еще на Императорском театре: «Инесса ди Кастро», соч. Канциани.
Граф П. Б. Шереметев умер 30 ноября 1788 года; он похоронен вместе со своими предками в соборной усыпальнице Спасо-Андрониева монастыря. Сын героя полтавского и прусского, современник Петра и шести других царствований, он был истинный вельможа золотого века Екатерины, ослеплявший иноземцев «умною пышностью»; пышность его не была разорительная: он расходовал только то, что получал из имений, и был далеко не расточительный и весьма осторожный в расходах, превосходный хозяин, устроивший систематическую экономию и строгие штаты со сметами. П. Бессонов в своем очерке («Графиня Прасковья Ивановна Шереметева») про него говорит:
«Это был образец екатерининского вельможи-богача, ловкий, хотя не слишком услужливый и довольно самостоятельный придворный, с хитростью, блестевшею в его несколько скошенных глазах, важный, но не надменный и со всеми до низших ласковый, не любивший головоломного труда, но очень крепкий природным умом и образованный по-французски; член знати европейской и вместе хлебосольный русский барин; артист в душе для всех искусств, с отличным ко всему вкусом, до изысканной гастрономии и равно до тяжелых дедовских блюд».
В его домах – петербургском, московском и кусковском – до конца его жизни ежедневно накрывались столы для бедных дворян, часто до ста приборов, из десятка и более блюд; сам же Шереметев никогда не ел более трех блюд.
Выезжал он на охоту в сопровождении не менее как пятидесяти дворян, которым он благодетельствовал, и имея при себе не менее 700 человек дворни: конюхов, шатерничих, поваров и пр.; шатры, палатки, огромные запасы следовали за ним большими обозами.
В гости он ездил к соседям также в сопровождении нескольких сотен конных проводников; но, несмотря на такую пышность выездов, он очень любил уединяться, и даже одно время хотел постричься, носить воду, дрова в келью и выметать сор своими руками.
Граф прожил 75 лет, умер в почетном звании обер-камергера и кавалером ордена св. Андрея Первозванного. Он был обладателем ста сорока тысяч душ крестьян.
Граф Петр Борисович во время первых дворянских выборов в Москве, при учреждении губерний в 1782 году, был единогласно выбран сперва в уездные предводители дворянства, и на другой день, когда тогдашний главнокомандующий граф З. Г. Чернышев пригласил всех дворян в Грановитую палату для выбора губернского предводителя, они опять единогласно выбрали графа и в эту почетную должность.
У покойного графа был сын Николай Петрович; последний, подобно отцу, умел угощать высоких посетителей, давать праздники, превышавшие пышностью и блеском даже те, которые давал отец.
Николай Петрович жил в другом своем имении под Москвой, селе Останкине, в красивом доме, выстроенном по плану знаменитого архитектора Кваренги, но несколько измененном по вкусу графа нашим русским не менее знаменитым зодчим Козаковым.
Император Павел посещал Останкино, и граф приготовил ему однажды следующий сюрприз: когда государь проезжал густую рощу, которая заслоняла вид на Останкино, то вдруг, как бы по мановению волшебного жезла, деревья упали, открыв красивую панораму всего Останкина.
В ожидании государя сделана была от начала рощи до самого Останкина просека, у каждого подпиленного дерева стоял человек и по данному сигналу сваливал деревья. Император был очень удивлен, любовался декорацией и благодарил хозяина за доставленное ему удовольствие.
Останкинский дом по убранству и роскоши представлял целый музей: масса бронзы, гобеленов, художественных статуй, картин, венецианские зеркала, всюду мрамор, мозаика, золото, китайский и японский фарфор, мебель с инкрустациями и т. д.
Нижний этаж был обитаем, верхний же представлял великолепный театр, окруженный настоящими чертогами. Сад в Останкине делился на английский и парк перед домом; аллеи лип были подстрижены стенами и кругами, всюду виднелись мраморные статуи, беседки и т. д.
Налево от дворца – могучая кедровая роща, по преданию, вывезенная из Сибири старым владельцем Останкина, князем Черкасским, бывшим сибирским губернатором. В этой роще стоит мраморная урна над прахом любимой собаки графа. Недалеко отсюда была и «аллея вздохов» из лип.
Между деревьями встречаются вековые дубы, и среди них есть могучий дуб – прародитель всех тамошних дубов, имеющий за собою несколько столетий.
Император Павел не раз посещал Останкино. По вступлении на престол государь здесь был встречен боем в литавры с хоровым гимном на день коронования его, положенным на музыку Козловским:
«Какие солнцы озаряют Великолепный русский трон? В божественной чете сияют Лучи от царских двух корон» и проч.