Старая развилка

Шолох Юлия

— Кто носит тебе еду? — не получив ответа продолжила Конфетти. По ее прикидкам травили новенькую именно через еду или воду.

— Не твое дело, — процедила Машка.

— Хорошо. Ты берешь еду и воду только у кухарки? — уточнила Конфетти.

— Какая тебе разница? Главное, чтоб не у тебя!

Ага… Это уже кое-что.

— А что я?

— Ты меня ненавидишь! Я красивее! — выпалила лежавшая на кровати пигалица, подаваясь вперед, — только все равно ничего не выйдет — тут есть мои друзья, которые тебе помешают! Ничего не выйдет, все равно Тарзан тебя вышвырнет, отдаст мужикам,

а мне подарит твою комнату и все твои вещи!

— Друзья, говоришь…

И гадать нечего, речь об этой змее подколодной Павле. Красиво она Машке мозги промыла, ничего не скажешь. И когда успела? Конфетти смотрела на новенькую и понимала, что она в любом случае здесь долго не протянет, независимо от судьбы самой Конфетти. Пыталась вспомнить себя — верила ли она кому-нибудь, когда сюда попала, была ли настолько наивной? Или, скорее, тупой? Нет, ничего похожего, наоборот, сразу поняла — друзей в таком месте нет и быть не может. А эта дура… И чего о себе возомнила? По мнению Конфетти не было в новенькой ничего особого. Ни характера, ни внешности, пышная грудь разве что, но это Тарзану быстро наскучит, ему нравится другое. Постоянное напряжение: пугать и успокаивать, отталкивать и притягивать, бурные ссоры и не менее бурные примирения. Такое коровье послушание, что застыло в глазах Машки, его не затронет.

— Так что пошла вон! — попыталась повысить голос больная.

Конфетти резко поднялась и со всей силы пнула стул, опрокидывая его на пол. Тот с грохотом упал и вместе с ним с лица новенькой слетела вся уверенность, сменившись страхом. Да, вот такие лица Тарзан и предпочитает, ухмыльнулась Конфетти. Наклонилась к кровати, опираясь ладонями на матрац, до отвращения мягкий, покрытый свежей простыней. Думает, поди, что королевой станет, будет жить — не тужить в тепле и роскоши под личным покровительством Тарзана. Вот овца!

— Запомни, дура — тут нет твоих друзей. Только враги. Тоже мне красавица… — она презрительно оглядела высоко вздымающуюся грудь, — такой красоты пруд пруди, вся твоя ценность — невинность, а значит отсутствие болезней, а как ее лишишься, дело-то недолгое, как наиграются с тобой да отдадут мужикам, им как раз такие пухлые нравятся. Будешь пользоваться большим спросом! Поняла, коза тупая? Никому не верь: ни мне, ни Павле, ни Тарзану. Ешь и пей только то, что принесет кухарка. Может и выживешь. Хотя… вряд ли.

Закрывая дверь, Конфетти уже думала, что зря так разошлась, все бесполезно — Машку не переубедить. Бессмысленно предупреждать и взывать к разуму, потому что разума как раз и не имеется. Про нее можно забыть. Глупый в стае может уцелеть только случайно, а счастливый случай не может повторяться вечно. Ну да ну ее, своих проблем не меньше. И что же делать…

После обеда Конфетти стирала белье у черного выхода на задний двор. Недавно Тарзан пожелал видеть дом таким чистым, чтобы все блестело и сверкало, так что домоправительница даже шторы сняла, лишь бы ему угодить. Их-то и мучала Конфетти, замачивая в тазу и отбивая прямо в воде круглым камнем. Остановилась только к вечеру, темнеть с приходом весны начинало все позже, но по небу уже видно, что день заканчивается.

За все это время Конфетти ничего дельного

не придумала, хотя звериное начало в душе дергало все сильнее, предчувствуя, что времени осталось очень мало. Слишком мало. Животный страх убеждал — Тарзан зол так сильно, что не станет слушать ни слова оправданий. Так что остается просто взять нож да перед смертью хотя бы прирезать Павлу. Все равно пропадать…

Это стало единственным решением, хотя уверенности, что хватит ненависти на самом деле сделать подобное, воткнуть нож в живого человека, не хватало. Ведь Павла тоже просто не хотела попасть в дворовый женский дом.

Конфетти вошла в здание через черный ход. Дом Тарзана был самым большим на ограждённой забором территории, еще два здания поменьше предназначались для жилья бойцам, в последнем, самом тесном доме располагались дворовые девки. Там же была кухня для них, потому что кормили девок совсем не так хорошо и сытно, как остальных. Ту часть двора от основного ограждал невысокий, но непроницаемый для взглядов забор. Конфетти там никогда не бывала и жарко надеялась никогда не побывать. Когда отмечали праздники, с той стороны двора постоянно неслись вопли, пьяные песни, женский хохот, а заканчивалось все это дракой и громкими пыхтеньем и стонами.

Итак, не откладывая на потом, Конфетти отправилась на кухню за ножом, но почему-то затормозила перед последним поворотом. Задумалась о чем-то, что-то ощутила: тонкое, как паутина, бесцветное, но такое же липкое. Запуталась в нем и остановилась.

Потом прислонилась спиной к стене и прислушалась к доносящимся из кухни звукам.

Текли минуты, сквозь грохот посуды неслись разговоры об обыденных мелочах, Конфетти расслабилась, приходя в себя и недоумевая — что вообще произошло? Ей уже мерещиться даже на пустом месте?

Она почти отлепилась от стены, чтобы, наконец, зайти в кухню, когда раздался топот бегущих ног, а после грохот падающего тела. Однако никаких криков не последовало.

— Что случилось? — испугано заговорила одна из кухарок.

— Там это… это… — голос прерывался и Конфетти с трудом узнала женщину, приносившую наложницам еду, — новенькая девка… померла.

— Что? — срывающимся голосом переспросила кухарка.

— Захожу — а она в судорогах бьется… Изо рта пена зеленая… Хотела подхватить — не удержала. Я даже не успела испугаться, а она еще как дернется и замерла… А рядом с ней коробка из бересты, где деревенские медовые сладости хранят… Думаю, съела чего-то.

— Так, — строго сказала кухарка и замолчала.

— Что ж будет, — заскулила прибежавшая, — скажут еще, что я виновата, что меня подговорили… Хозяин все ждал, когда ей лучше станет, все ходил, смотрел. А я ведь ни при чем! Ничего ей не давала. Как доказать-то?

— Иди к хозяину, — подумав, решила кухарка. — Сама иди, скажешь все как есть. Что ее отравили. Кстати, никто не приметил, с кем новая виделась?

Пару минут молчания.

— Я заметила, — подала голос третья, самая толстая и неухоженная баба, постоянно смотревшая на Конфетти с завистью. Было бы чему завидовать… — После обеда от нее эта белобрысая выходила. Ругалась грязно, глазами зыркала, что ведьма, ну как обычно…