Старая сказка
Шрифт:
Форейтор дернул за веревку колокольчика, висевшего рядом с дверью, и вернулся к экипажу, чтобы снять с крыши мой дорожный сундук. Мы стали ждать: я, Нанетта и форейтор, переминаясь с ноги на ногу и потирая руки. Пар от нашего дыхания клубился в морозном воздухе. Медленно тащились минуты. Я почувствовала, как меня охватывает гнев, и гордо задрала подбородок.
— Что ж, нам ничего не остается, как вернуться в Париж и доложить королю, что никого не оказалось дома. Какое безобразие!
Но тут, словно в ответ на мои слова, я услышала, как в замке поворачивается ключ, и со скрежетом отодвигаются засовы. Я умолкла, стараясь ничем не выдать охватившую меня дрожь. Дверь отворилась, и на пороге показалась скрюченная женщина в черном. Свет фонаря выхватил из темноты лишь впалый рот
14
Головной убор монахини, прикрывающий также подбородок и шею.
— Меня зовут мадемуазель де ля Форс. Я прибыла сюда по велению короля.
Женщина кивнула и знаком показала, что мы должны идти за ней. Подобрав складки золотистой атласной юбки, я шагнула через порог. Нанетта последовала за мной, держа шлейф моего платья, а форейтор с трудом поднял сундук и дорожную сумку. Костлявая рука взметнулась кверху, приказывая ему замереть на месте. Форейтор остановился, пожал плечами и опустил сундук на землю.
— Прошу прощения, мадемуазель, мужчинам вход сюда воспрещен.
Я в замешательстве остановилась.
— А кто же понесет мой багаж?
Монахиня в черном не проронила ни слова. Спустя мгновение Нанетта выпустила мой шлейф и взялась за одну ручку сундука. Форейтор махнул рукой на прощание и побежал к лошадям, которые, понурив головы, фыркали, выпуская клубы пара, казавшиеся в сумерках дыханием дракона. Закусив губу, я повесила дорожную сумку на руку и взялась за другую ручку сундука. Тяжело нагруженные, мы переступили порог и оказались в тускло освещенном коридоре, где было ничуть не теплее, чем снаружи. Монахиня с грохотом захлопнула дверь и заперла ее на засов, а потом загремела ключами, связка которых висела у нее на поясе. Мне почудился блеск исполненных презрения глаз, после чего женщина мотнула головой, показывая, что я должна следовать за нею. В такт шагам она зазвонила в колокольчик, который держала в руке, словно я была прокаженной или тележкой, на которой везли тела умерших от чумы. Проглотив гневное восклицание, я двинулась за нею.
Теперь я поняла, что имел в виду мой опекун, говоря, что язык до добра не доведет.
Сделка с дьяволом
Аббатство [15] Жерси-ан-Брие, Франция — январь 1697 года
Привратница вела меня по коридору, в который выходили арочные проемы, поддерживающие высокий сводчатый потолок. Колонны покрывала искусная вязь резных листьев, лиц и животных, а плиты пола в середине истерлись от бесчисленных поколений шаркающих ног.
15
Католический монастырь, принадлежащий какому-либо монашескому ордену, управляемый аббатом (мужской) или аббатисой (женский), подчиняющийся епископу, а иногда непосредственно Папе Римскому.
Я шла следом за монахиней, подталкиваемая гневом и гордостью, а бедная Нанетта изо всех сил старалась не отстать от меня. Когда мы подошли к перекрестку, где с одной стороны вверх уводили ступени, а с другой виднелся арочный проход в еще один коридор, привратница знаком показала, что Нанетта должна остаться здесь и может поставить сундук на землю. Старая монахиня до сих пор не проронила ни слова, но ее жесты были столь властными, что не вызывали сомнений в их толковании.
Нанетта с облегчением опустила свой конец сундука и потерла поясницу. Я последовала ее примеру, не выпуская, впрочем, свою дорожную сумку. В ней находилась шкатулка с немногочисленными ювелирными украшениями и монетами, а также перья, чернила и писчая бумага.
— С нею все будет в порядке? Кто-нибудь позаботится о ней? — спросила я. Привратница не ответила. Я ободряюще улыбнулась Нанетте и последовала за монахиней.
Проходя мимо приоткрытой двери, я заглянула внутрь и увидела кухню, на которой женщины в простых коричневых платьях занимались своими делами за столом и на скамьях. Обычные кастрюли, горшки, сковородки и чайники выглядели странно и неуместно под высокими сводами. Служанки подняли головы, глядя на меня, но монахиня зазвонила в колокольчик и резко захлопнула дверь. Мы миновали еще несколько открытых дверей; за одной виднелись бочки с вином, а за другой располагалась кладовая, заставленная деревянными ящиками, мешками и кувшинами с вареньем.
В конце коридора привратница большим ключом из связки на поясе отперла обитую железом дверь. Мы вошли внутрь, и она тут же заперла ее за мной. От звука защелкнувшегося замка у меня захолонуло сердце, а руки судорожно сжались. Это место и впрямь оказалось похожим на тюрьму. Я уже жалела о том, что заключила эту сделку с дьяволом в лице короля. Стоила ли возможность получать пансион того, чтобы оказаться запертой в этих каменных чертогах вместе со старухами?
Но что мне оставалось делать? Бежать в Англию, унылую промозглую страну, где люди не знают, что это такое — одеваться со вкусом? Там были бы никому не интересны мои новеллы, посвященные тайной жизни французской знати.
По-прежнему мерно позвякивая колокольчиком, привратница вывела меня через арку в длинную галерею, открытую с одной стороны и выходящую в квадратный садик. Я сумела разглядеть лишь клочок голой земли, коричневой и пропитанной влагой, а также нечто вроде колодца под островерхой крышей в одном углу. По обеим сторонам галереи тянулись скамьи, а сверху нависали красивые изящные арки, открытые всем ветрам. На лицо мне упали снежинки, я поежилась и ускорила шаг.
По другую сторону садика располагалось огромное массивное здание, в высоких стрельчатых окнах которого отражалось трепетное пламя свечей. До меня донеслось едва различимое пение.
— Это монахини? — спросила я. Молчание старухи заставляло меня нервничать. — Что они поют?
Женщина не ответила.
— Очень красиво.
Монахиня упорно хранила молчание, и я сдалась и последовала за ней, не пытаясь больше завязать разговор. Наконец она привела меня в небольшую комнату, где в камине горел огонь. Я подошла к нему и с облегчением протянула решетке озябшие руки в перчатках. Не сказав ни слова, привратница вышла, оставив меня одну, и захлопнула за собой дверь.
И вновь мне пришлось долго ждать в одиночестве, и я опять почувствовала, как в душе у меня разгорается гнев. Но тут дверь отворилась, и в комнату вошли несколько монахинь. Под черными апостольниками бледными пятнами светились их суровые и строгие лица. Одна из них держала в руках оловянную миску, другая — кувшин, над которым поднимался пар, третья — корзину.
— Добро пожаловать в аббатство Жерси-ан-Брие, мадемуазель де ля Форс, — приветствовала меня старшая монахиня. Она была невысокой и согбенной, с грустным лицом маленькой обезьянки. — Я — аббатиса, мать настоятельница. Вы можете называть меня Metre Notre. [16] Это — наставница послушниц, сестра Эммануэль; вот это — наш казначей, сестра Тереза; заведующая трапезной, сестра Берта; врачевательница и аптекарь, сестра Серафина.
Во время представления монахини по очереди наклоняли головы. Первая оказалась высокой, аристократического вида женщиной, немного сутулящейся, с суровым белым лицом. Вторая выглядела усталой и изможденной. Третья была круглолицей, пухленькой и улыбающейся, со свежей кожей ирландской крестьянки.
16
Здесь: матушка (фр.).