Старческий грех
Шрифт:
XI
Всего еще только благовестили к поздним обедням, когда они подъехали к городу. Иосаф велел себя прямо везти к Приказу.
– Пришел наш черт-то, явился откуда-то, - перешепнулись между собой молодые писцы, когда он проходил, не отвечая почти никому на поклоны, через канцелярию в присутствие.
Член уж был там и сбирался ехать к губернатору.
– Что это вы не ходили?
– спросил он.
– Болен был-с, - отвечал Иосаф.
– Ну, примите без меня, если что спешное будет, -
– Хорошо-с, - отвечал Иосаф и остался в присутствии.
Он подошел по обыкновению к своему любимому окну и стал грустно смотреть в него.
– Здравствуйте, батюшка Иосаф Иосафыч, - раздался почти над самым ухом его какой-то необыкновенно вежливый голос.
Бухгалтер обернулся - это был бурмистр графа Араксина, всего еще мужик лет тридцати пяти, стройный, красавец из себя, в длиннополом тончайшего сукна сюртуке, в сапогах с раструбами, с пуховой фуражкой и даже с зонтом в руке, чтобы не очень загореть на солнце.
– Взнос за вотчину!
– проговорил он, проворно вытаскивая из кармана своих плисовых штанов огромную пачку ассигнаций и кладя на стол. Квитанцию, Иосаф Иосафыч, нельзя ли, сделать божескую милость, к именью выслать, - прибавил он.
– К именью?
– Да-с, так как я тоже теперь еду в саратовские вотчины. Его сиятельство, господин граф, так и писать изволили: деньги, говорит, ты внеси, а квитанция чтобы, говорит, здесь была, по здешним, значит, приходо-расходным книгам зачислена.
– Где ж тут нам пересылать? Заваляется еще как-нибудь!
– проговорил Иосаф, механически считая деньги.
– Да ведь это, сударь, что ж такое? Все единственно... Ежели мы теперь деньги внесли, все одно покойны, хошь бы они, сколь ни есть, тут пролежали.
В печальном лице Иосафа вдруг как бы на мгновение промелькнул луч радости.
– Ты когда сюда вернешься?
– проговорил он каким-то странным голосом.
– Да ближе рожества, пожалуй, что не обернешь; не воротишься ранее.
– Тогда сам и получишь квитанцию.
При этих словах у Иосафа заметно уже дрожал голос.
– Слушаюсь, - отвечал покорно бурмистр.
– Тогда и получишь, - повторил Иосаф.
– Слушаю-с. Сделайте милость, батюшка, уж не оставьте.
– Будь покоен, - говорил Ферапонтов, потупляя глаза.
– Желаю всякого благополучия, - сказал бурмистр, раскланиваясь.
– И тебе того же, любезный, желаю, - отвечал Иосаф и подал даже бурмистру руку.
Тот, очень довольный этим, еще раз раскланялся и вышел.
Выражение лица Ферапонтова в ту же минуту изменилось: по нем пошли какие-то багровые пятна. Он скорыми шагами заходил по комнате, грыз у себя ногти, потирал грудь и потом вдруг схватил и разорвал поданное вместе с деньгами бурмистром объявление на мелкие кусочки, засунул их в рот и, еще прожевывая их, сел к столу и написал какую-то другую бумагу, вложил в нее бурмистровы деньги и, положив все это на стол, отошел
Спустя недолго воротился и непременный член. Кряхтя и охая, он уселся на свое место.
– Взнос тут есть, - проговорил Иосаф, не оборачиваясь и продолжая смотреть в окно.
Старик, надев очки, стал неторопливо просматривать бумагу.
– А, ну вот, - Костырева внесла, - проговорил он, наконец.
Иосафа подернуло.
– Михайло Петрович, позвольте мне опять домой уйти, я опять себя чувствую нехорошо, - произнес он.
– Ступайте, ступайте, в самом деле вы какой-то пересовращенный, сказал начальник, глядя на него с участием.
Иосаф, по-прежнему ни на кого не глядя, прошел канцеляриею. Спустившись с лестницы и постояв несколько времени в раздумье, он пошел не домой, а отправился к дому Дурындиных. Там у ворот на лавочке он увидел сидящего лакея-казачка.
– Дома господа?
– спросил он.
– Никак нет-с, - отвечал тот.
Иосаф побледнел.
– Где же они?
– Гулять ушли-с на бульвар.
У Иосафа отлегло от сердца.
– Ну, так и я туда пойду, - проговорил он уже с улыбкой и, вынув из кармана рубль серебром, дал его лакею.
Тот даже удивился.
– Они там-с наверное, - подтвердил он.
Иосаф проворно зашагал к бульвару. На средней главной аллее он еще издали узнал идущего впереди под ручку с сестрою Бжестовского, который был на этот раз в пестром пиджаке, с тоненькой, из китового уса, тросточкой и в соломенной шляпе. На Эмилии была та же белая шляпа, тот же белый кашемировый бурнус, но только надетый на голубое барежевое платье, которое, низко спускаясь сзади, волочилось по песку. Какой-то королевой с царственным шлейфом показалась она Иосафу. На половине дорожки он их нагнал.
– Ах, Асаф Асафыч!
– воскликнула Эмилия и заметно сконфузилась. Скажите, где вы это пропадали?
– Я ездил-с и сейчас только вернулся, - отвечал Иосаф и тут только, встретясь с такими нарядными людьми, заметил, что он был небрит, весь перемаран, в пуху и в грязи, и сильно того устыдился.
– Извините, я в чем был в дороге, в том и являюсь!
– проговорил он.
– О, боже мой, только бы видеть вас!
– сказала Эмилия и, оставив руку брата, пошла рядом с Иосафом.
– Но где ж вы именно были?
– спросила она.
– Я ездил-с по вашему делу. Оно кончено теперь... Я сегодня и деньги уже внес.
– Нет, не может быть?
– воскликнула Эмилия растерянным голосом, и щечки ее слегка задрожали и покрылись румянцем, на глазах навернулись слезы.
– Внес-с, - отвечал Иосаф, тоже едва сдерживая волнение.
– Брат! Асаф Асафыч говорит, - продолжала Эмилия, относясь к Бжестовскому, - что он наше дело кончил и внес за нас.
– Не может быть!
– воскликнул тот, очень, кажется, в свою очередь, тоже удивленный.
– Но где же вы денег взяли?