Старческий грех
Шрифт:
– Не стояли?
– повторил полицмейстер.
– К чему вы делаете подобные расспросы, которые к делу совершенно лишние?
– вмешался я.
Полицмейстер удостоил только на минуту кинуть на меня свой косой взгляд.
– Вы думаете?
– произнес он своим обычным подлым тоном и потом сейчас же свистнул.
В залу, гремя шпорами и саблей, проворно предстал другой уж, а не вчерашний жандарм.
– Позови сюда малого того!
– сказал полицмейстер.
– Слушаю, ваше высокородие, - крикнул жандарм и крикнул так, что даже Иосаф вздрогнул и взглянул на
Через минуту был введен казачок - лакей Костыревой.
– Вот бывшая твоя барыня, когда была девицей, стояла ли в трактире за прилавком?
– обратился к нему полицмейстер.
У Костыревой загорелось лицо сначала с нижней части щек, потом пошло выше и выше и, наконец, до самого лба.
Малый тоже несколько позамялся.
– Так как тоже тем временем проживали мы с господином моим в номерах их, оне занимались этим, - отвечал он с запинкой.
– Как же вы говорите, что нет?
– кротко спросил полицмейстер Костыреву.
– Господин полковник! Вы ставите меня на одну доску с моими лакеями, проговорила она и закрыла глаза рукою.
– Зачем же вы отпустили его на волю? Вы думаете, что он из благодарности и скроет все. Ничего ведь не утаил: все рассказал! Пошел ты на свое место!
– прибавил он малому.
Тот сконфуженным шагом вышел из залы.
Я нечаянно взглянул в это время на Иосафа. Он стоял, уже не понурив голову, а подняв ее и вперив пристальный и какой-то полудикий взгляд на Костыреву. Она же, в свою очередь, всего более, кажется, и опасалась, чтобы как-нибудь не взглянуть на него.
– А скажите, что за история у вас была по случаю вашего замужества за господина Костырева?
– продолжал полицмейстер.
У Эмилии задрожали губки, щечки, брови и даже зрачки у глаз. Несколько минут она не могла ничего отвечать.
– Господин полковник! Вы, кажется, хотите только оскорблять меня, и потому позвольте мне не отвечать вам.
Полицмейстер пожал только плечами.
– Хуже же ведь будет, если я опять стану расспрашивать при вас вашего лакея. Наконец, я уж и знаю все, и скажу вам, что вы и ваша матушка подавали на господина Костырева просьбу, что он соблазнил вас и что вы находитесь в известном неприятном для девушки положении. Его призвали в тамошнюю, как там называется, полицию, что ли? Понапугали его; он дал вам расписку, а потом и исполнил ее. Так ли?
Костырева с вытянутыми судорожно руками, опустив головку и только по временам поднимая, как бы для вздоха, грудь, скорее похожа была на статую, чем на живую женщину.
– Так ведь?
– повторил полицмейстер.
– Я говорила вам и повторю еще раз, что не хочу и не буду отвечать вам.
– Еще только один маленький вопрос, - подхватил полицмейстер.
– В каких отношениях вы проживали здесь с господином Бжестовским?
– Он был мой жених, - отвечала Костырева.
На этом месте я нарочно взглянул на Иосафа. Он по-прежнему стоял, не спуская с Костыревой совершенно как бы бессмысленных глаз.
– Отчего же вы выдавали его за брата?
– продолжал полицмейстер.
– Я не хотела этого ранее говорить, так как жила с ним в одном доме и могла пройти худая
– Да, конечно! Худая молва для женщины хуже всего!
– произнес полицмейстер.
– Вы обвенчались, однако, с господином Бжестовским тотчас, как имение ваше было выкуплено.
– Да!
– Это, господин Ферапонтов, вы устроили их свадьбу, внеся за них в Приказ! Настоящим их посаженым папенькой были, а то без этого господин Бжестовский, вероятно, и до сих пор оставался бы вашим братом!
– говорил полицмейстер, обращаясь то к Иосафу, то к Костыревой.
– Я внесла свои деньги, - проговорила та тихо.
– Как свои-с?
– отозвался вдруг Ферапонтов.
– Как свои-с?
– повторил он.
Полицмейстер не ошибся в расчете, расспрашивая при нем Эмилию о разных ее деяниях. Бедный, простодушный герой мой рассердился на нее, как ребенок, и, видимо, уже не хотел скрывать ее.
– У меня есть свои семьсот рублей. Я заплачу их бурмистру, остальные пусть он с них спрашивает!
– прибавил он, обращаясь к полицмейстеру.
– Никаких я ваших денег не знаю и не видала, - проговорила Костырева.
– Не видали вы?
– проговорил Иосаф, покачав головой.
– Что же, разве я сумасшедший был, чтоб сделать это... Во сне не снилось, что вы не заплатите, а тут вдруг уехали... Я ни одной ночи после того не спал... писал... писал. Спрашивал, что же вы со мной делаете, так хоть бы слово написали.
– Что ж мне было отвечать на ваши странные письма?
– проговорила Эмилия.
– Чем же странные!.. Ах, вы обманщица после того, коли так... В усадьбу потом как приехал, так и в ворота не пустили... потихоньку уж как-нибудь хотел пройти... тогда и не понял, а теперь, узнавши вас, все вижу: собаками было затравили - двух бульдогов выпустили, а за что все это...
На этом месте Иосафа прервал вошедший квартальный.
– Госпожу Бжестовскую к губернатору, ваше высокородие, требуют, чтобы их не спрашивали здесь, а к ним чтобы-с...
– отрапортовал он полицмейстеру.
У того несколько раз подернуло лицо, и он быстро взглянул своим косым глазом на Эмилию. Она сидела, закусив губки, чтобы как-нибудь только удержаться от рыданий.
– Угодно ехать?
– спросил ее полицмейстер, заметно уже более вежливым тоном.
Она, ни слова не ответив ему, взяла шляпку из рук жандармского офицера, опять поспешившего ей подать ее, торопливо пошла в прежние двери, из полурастворившейся половинки которой виднелась молодцеватая фигура Бжестовского. Он поспешил подать жене салоп, и оба они скрылись. Квартальный тоже последовал за ними.
Полицмейстер, видимо, остался сконфужен, как дикий зверь, у которого убегала из рук добыча.
– Вы подтверждаете ваше показание?
– спросил он у Иосафа.
– Все-с, от слова до слова!
– отвечал тот с лихорадочным блеском в глазах.
– Можете, значит, идти, - сказал полицмейстер и свистнул.
Опять явился жандарм.
– Отведи господина Ферапонтова, откуда привел.
– Слушаю, ваше высокоблагородие!
– крикнул и на этот раз солдат.
Иосаф, ни на кого не взглянув, пошел.