Старческий грех
Шрифт:
"Мой добрый друг! Мы решили с братом, что и я с ним еду в деревню по моему делу. Каждую минуту буду молить об вас бога за все, что вы сделали для меня; мы скоро будем видаться часто,
Ваша Эмилия".
Иосаф схватился за дверной косяк, чтобы не упасть. Неровными шагами он вошел потом в присутствие и опять объявил старику члену, что он болен и не может сидеть.
– Какой вы - а? На себя совсем не похожи стали!
– говорил тот, всматриваясь в него.
– Мне очень нехорошо-с!
– отвечал Иосаф и ушел.
–
– сказал зубоскал столоначальник 1-го стола, показывая на него глазами.
– С похмелья, должно быть, ломает!
– объяснил столоначальник 2-го стола, человек, как видно, положительный.
– Они и этта-с не больны были, а ездили в уезд в гости, - донес было ему сидевший в его столе Петров.
– А ты почем знаешь, узнаватель!
– огрел его столоначальник.
– И мутит же только, господи, с этого винища кажинного человека! подхватил со вздохом столоначальник 1-го стола.
Иосаф между тем сидел уже в своей маленькой квартире. Он по крайней мере в сотый раз перечитывал полученную им записочку и потом вдруг зарыдал, как ребенок: тысячу смертей он легче бы вынес, чем эту разлуку с Эмилией!
XII
Я только что возвратился с одного кляузного следствия и спал крепким сном. Вдруг меня разбудили. "Пожалуйте, говорят, к губернатору".
– "Что еще такое?" - подумал я почти с бешенством, но делать было нечего: встал. В передней меня действительно дожидался жандарм.
– Разве губернатор еще не спит?
– спросил я его.
– Никак нет, ваше благородие.
– Что же он делает?
– Гневаться изволят.
Я почесал только в голове и, велев закладывать лошадь, дал себе решительное слово окончательно объясниться с этим господином, потому что не проходило почти недели, чтобы мы с ним не сталкивались самым неприятным образом.
Когда я выехал, на улицах был совершенный мрак и тишина. Жандарм ехал за мной крупной рысью. В доме губернатора я застал огонь в одном только кабинете его. Он ходил по нем взад и вперед в расстегнутом сюртуке и без эполет. Засохшая на губах беленькая пена ясно свидетельствовала о состоянии его духа.
– Любезнейший! Ступайте сейчас и посадите в острог бухгалтера Приказа Ферапонтова!
– сказал он мне довольно еще ласковым голосом.
Я посмотрел на него.
– По какому-нибудь делу, ваше превосходительство?
– Он там деньги украл из Приказа. В канцелярии вы получите предписание.
– И в нем будет сказано, чтоб я посадил его в острог?
– Да-с!
– отвечал губернатор, и беленькая пенка на губах его опять смокла.
– Вы будете производить дело вместе с полицмейстером. Миротворить не извольте.
Далее разговаривать, я знал, что было нечего, а потому поклонился и вышел.
В канцелярии я в самом деле нашел полицмейстера, косого, рябого подполковника. В полной форме, с перетянутой шарфом талией и держа в обеих руках каску, стоял
– Что это такое за дело?
– спросил я его.
– Деньги в Приказе пропали; бухгалтер цапнул.
– Но с какой же стати? Он, сколько я его знаю, честный человек.
– Понадобились, видно, - отвечал полицмейстер, засовывая предписание за борт мундира.
– Поедемте, однако, - прибавил он.
Я пошел. Мне всегда этот человек был противен, но в настоящую минуту просто показался страшен. Он посадил меня к себе на пролетку, и пожарная пара понесла нас марш-марш.
Сзади за нами по-прежнему скакал жандарм.
– Барынька тут одна была. Он с ней снюхался и всыпал за нее в Приказ деньги графа Араксина!
– объяснил мне коротко полицмейстер.
– Где ж она теперь?
– Да она-то ладила было прямо из деревни в Питер махнуть. На постоялом дворе уж я ее перехватил. Сидит теперь там под караулом.
Перед маленьким деревянным домом полицмейстер велел остановиться. Отворив наотмашь калитку, он прошел по двору и на деревянном прирубном крыльчике начал стучать кулаком в затворённую дверь. Ее отворила нам впотьмах баба-кухарка.
– Дома барин?
– спросил полицмейстер.
Она что-то такое мыкнула нам в ответ. Полицмейстер, так же нецеремонно отворивши и следующую дверь, вошел в темное зальцо.
– Вставайте, от губернатора к вам приехали!
– сказал он громко.
В соседней комнате что-то зашевелилось... шаркнулась спичка и загорелась синевато-бледным пламенем: Иосаф, босой, с растрепанными волосами и накинув наскоро халатишко, вставал... Дрожащими руками он засветил свечку и вытянулся перед нами во весь свой громадный рост. Я почти не узнал его, до того он в последнее время постарел, похудел и пожелтел.
Надобно сказать, что и до настоящей ужасной минуты мне было как-то совестно против него. Служа с ним уже несколько лет в одном городе, я видался с ним чрезвычайно редко, и хоть каждый раз приглашал его посетить меня, но он отмалчивался и не заходил. Теперь же я решительно не знал, куда мне глядеть. Иосаф тоже стоял с потупленными глазами.
– Там барыня одна показала, что вы внесли за нее в Приказ деньги графа Араксина, - начал полицмейстер прямо.
– Где же она теперь-с?
– спросил Иосаф вместо всякого ответа.
– Она здесь... теперь только вам надо дать объяснение, что вы действительно внесли за нее. Она этот долг принимает на себя.
– Как же это она принимает?
– спросил опять Иосаф.
– Так уж, принимает, пишите скорее! Вот тут и чернильница есть, проговорил полицмейстер и, оторвавши от предписания белый поллист, положил его перед Иосафом. Тот с испугом и удивлением смотрел на него. Как мне ни хотелось мигнуть ему, чтобы он ничего не писал, но - увы!
– я был следователем, и, кроме того, косой глаз полицмейстера не спускался с меня.