Старцы и предсказатели Оптиной пустыни

Филякова Елена Геннадьевна

15 июня ночевали в Малоярославце, утром отстояли молебен в Малоярославецком Николаевском монастыре, настоятелем которого был в то время игумен Антоний, брат настоятеля Оптиной пустыни. Игумен Антоний пригласил путешественников на чай, а после чаепития благословил обоих финифтяным образком Николая Чудотворца.

16 июня Гоголь и Максимович добираются до Калуги, где днем обедают у супруги калужского губернатора, Александры Осиповны Смирновой-Россет, «черноокой Россети», давней хорошей знакомой Николая Васильевича по Петербургу. На обеде присутствовал известный поэт и писатель граф Алексей Константинович Толстой. Гоголь пребывает в хорошем настроении, оживлен, много говорит, делится планами.

Первый биограф Гоголя Платон Кулиш записал со слов Максимовича: «Между прочим, путешествие на долгих было

для него [Гоголя. – Е. Ф.] уже как бы началом плана, который он предполагал осуществить впоследствии. Ему хотелось совершить путешествие по всей России, от монастыря к монастырю, ездя по проселочным дорогам и останавливаясь отдыхать у помещиков. Это ему было нужно, во-первых, для того, чтобы видеть живописнейшие места в государстве, которые большею частию были избираемы старинными русскими людьми для основания монастырей; во-вторых, для того чтобы изучить проселки Русского царства и жизнь крестьян и помещиков во всем ее разнообразии; в-третьих, наконец, для того чтобы написать географическое сочинение о России самым увлекательным образом. Он хотел написать его так, „чтоб была слышна связь человека с той почвой, на которой он родился"».

Из Калуги Гоголь и Максимович отправились в Оптину пустынь. Был июнь – время цветения трав. Не доезжая две версты до монастыря, Гоголь останавливает бричку, и путешественники, как и положено паломникам, остаток пути проделывают пешком.

По дороге они встретили девочку с миской земляники и хотели купить у нее ягоды. Но девочка отдала ягоды даром со словами: «Как можно брать деньги со странных людей». Называя путешественников странными, она имела в виду странников.

На Гоголя эта встреча и поступок девочки произвели огромное впечатление. Двадцать дней спустя он пишет графу Александру Петровичу Толстому, явно вспоминая и эту встречу: «Я заезжал по дороге в Оптину Пустынь и навсегда унес о ней воспоминание. Я думаю, на самой Афонской Горе не лучше. Благодать видимо там присутствует [слово „видимо", скорее всего, употреблено в смысле „зримо", „наглядно". – Е. Ф.]. Это слышится и в самом наружном служении, хотя и не можем объяснить себе почему. Нигде я не видал таких монахов. С каждым из них, мне казалось, беседует все небесное. Я не расспрашивал, кто из них как живет: их лица сказывали сами все. За несколько верст подъезжая к обители, уже слышишь ее благоуханье: все становятся приветливее, поклоны ниже и участья к человеку больше. Вы постарайтесь побывать в этой обители. <…> Пустынь эта распространяет благочестие в народе. И я не раз замечал подобное влияние таких обителей».

В монастыре Гоголь жил в скиту, в отдельном домике, чудом уцелевшем до наших дней. Писатель пребывал в благостном состоянии духа. Скит изнутри ограды был похож на сплошной цветник из редких, умело рассаженных и с любовью выращенных цветов. Не случайно многие современники в один голос утверждали, что скит в те времена напоминал рай. Очень достоверно живописал скит Федор Михайлович Достоевский в главе «Приехали в монастырь» романа «Братья Карамазовы».

К окружающей красоте добавлялись ветхозаветная тишина, утренний благовест и вечерний звон. Николай Васильевич много гулял по окрестностям, собирал целебные травы, много читал. В Оптиной пустыни им была прочитана в рукописи книга Исаака Сирина, произведшая на него огромное впечатление. И не только впечатление, книга заставила переосмыслить одно из основных его суждений о нравственности, жизни.

Это суждение – одно из главных противоречий христианства как учения, оно заключено в следующем. Христианство, как и другие религии, учит: «Все от Бога», «На все воля Божья», «Бог дал, Бог взял». То есть все в жизни человека предопределено, все вручено воле Всевышнего, и от самого человека ничего не зависит. В то же время христианство, в отличие от большинства религий, побуждает добрую волю человека: человек не может быть пассивен, он должен бороться с собой, грехом, тьмой за чистоту души, ее спасение, человек обязан совершенствоваться. Получается, что Бог – лишь маяк, дающий человеку правильное направление, указывающий, куда плыть, что принимать и что отбрасывать.

В одиннадцатой главе «Мертвых душ» Гоголь рассуждает: «Бесчисленны

как морские пески человеческе страсти, и все не похожи одна на другую, и все они, низкие и прекрасные, вначале покорны человеку и потом уже становятся страшными властелинами его. Блажен, избравший себе из всех прекраснейшую страсть; растет и десятерится с каждым часом и минутой безмерное его блаженство, и входит он глубже и глубже в бесконечный рай своей души. Но есть страсти, которых избрание не от человека. Уже родились они с ним в минуту рождения его в свет, и не дано ему сил отклониться от них. Высшими начертаньями они ведутся, и есть в них что-то вечно зовущее, неумолкающее во всю жизнь. Земное великое поприще суждено совершить им: все равно в мрачном ли образе, или пронестись светлым явлением, возрадующим мир, – одинаково вызваны они для неведомого человеку блага».

После прочтения в Оптиной пустыни рукописной книги Исаака Сирина, Николай Васильевич на странице первого издания «Мертвых душ», напротив этого места в тексте, написал карандашом: «Это я писал в „прелести", это вздор; прирожденные страсти – зло, и все усилия разумной воли человека должны быть устремлены для искоренения их. Только дымное надмение человеческой гордости могло внушить мне мысль о высоком значении прирожденных страстей. Теперь, когда я стал умнее, глубоко сожалею о „гнилых словах", здесь написанных. Мне чуялось, когда я печатал эту главу, что я путаюсь, вопрос о значении прирожденных страстей много и долго занимал меня и тормозил продолжение „Мертвых душ". Жалею, что поздно узнал книгу Исаака Сирина, великого душеведа и прозорливого инока. Здоровая психология и не кривое, а прямое понимание души встречаем лишь у подвижников-отшельников. То, что говорят о душе запутавшиеся в хитросплетенной немецкой диалектике молодые люди, – не более как призрачный обман. Человеку, сидящему по уши в житейской тине, не дано понимание природы души».

Экземпляр этого издания принадлежал графу Александру Петровичу Толстому, а после его смерти был передан отцу Клименту (Зедергольму) и хранился в монастырской библиотеке.

17 июня Гоголь и Максимович присутствовали на всенощном бдении, во время которого Гоголь, по воспоминаниям иноков, «молился весьма усердно и с сердечным умилением».

На следующий день Николай Васильевич посетил старцев, познакомился с игуменом Моисеем и старцем Макарием. Существует предание, что старец Макарий предчувствовал приезд писателя. Старец Варсонофий рассказывал своим духовным детям об этом так: «Говорят, он был в то время в своей келье (кто знает, не в этой ли самой, так как пришел Гоголь прямо сюда) и, быстро ходя взад и вперед, говорил бывшему с ним иноку: „Волнуется у меня что-то сердце. Точно что необыкновенное должно совершиться, точно ждет оно кого-то". В это время докладывают, что пришел Николай Васильевич Гоголь».

Беседа со старцами произвела на Гоголя сильное впечатление. С отцом Макарием у него устанавливаются особо доверительные отношения. Составитель жития преподобного Макария писал: «Достоверно известно, что батюшка отец Макарий не одобрял его светскую литературную деятельность и советовал ему оставить писательство в этом роде и начать новую жизнь во Христе, по заповедям евангельским. И Гоголь со всем согласился, приняв близко к сердцу наставления старца Макария. После того Гоголь еще два раза приезжал в Оптину пустынь к батюшке отцу Макарию и во время своего пребывания в монастырской гостинице усердно посещал церковные службы в скиту».

Скорее всего, в беседе старца с писателем говорилось и о «Выбранных местах из переписки с друзьями». В библиотеке Оптиной пустыни хранился экземпляр книги с вложенным в нее отзывом святителя Игнатия Брянчанинова, переписанный рукой старца Макария. Святитель Игнатий, духовный ученик старца Льва, отнесся к книге критически: «Она издает из себя свет и тьму. Религиозные его понятия неопределенны, движутся по направлению сердечного вдохновения неясного, безотчетливого, душевного, а не духовного. Книга Гоголя не может быть принята целиком и за чистые глаголы истины. Тут смешение, тут между многими правильными мыслями много неправильных. Желательно, чтобы этот человек, в котором заметно самоотвержение, причалил к пристанищу истины, где начало всех духовных благ…»