Старец Горы

Шведов Сергей Владимирович

– Ты к нему ближе, чем тебе кажется. Только не хватайся за кинжал, я не собираюсь тебя выдавать. С моей стороны это было бы чудовищной глупостью. Фатимидский флот на подходе. Завтра утром он войдет в гавань.

– Не шутишь? – сверкнул глазами в сторону хозяина даис.

– Рабби Иаков предлагает тебе поддержку. Иудеи блокируют дворец и не пропустят мамелюков и нукеров Халиды в порт, дабы те не помешали высадке десанта.

– Согласен, – выдохнул Бузург-Умид и закрыл глаза в предчувствии сладкой мести.

Союзники крестоносцев пизанцы, блокировавшие Триполи с моря, не оказали арабам серьезного сопротивления. Потеряв в самом начале морского побоища более десятка галер, они обратились в бегство. Почтенный аль-Барзани, командующий фатимидским флотом, лично возглавил высадку десанта на пристань окруженного города. Впрочем, высадка прошла относительно мирно, поскольку в порту не оказалось людей, готовых оттолкнуть руку помощи, протянутую трипольцам сиятельным аль-Афдалем. Как только обыватели

узнали, что почтенные Барзани и Саббах привезли им продовольствие, они едва не утопили их в море любви и обожания. Восторги трипольцев замедлили продвижение арабов к городской цитадели, которая, впрочем, была уже взята сторонниками Бузург-Умида и примкнувшими к ним иудеями. Аль-Барзани, кажется, остался доволен таким оборотом дела, но Саббаха беспокоила судьба эмирской казны, а потому он поспешил вырваться из цепких объятий ликующих трипольцев. Худшие опасения бека подтвердились. Бузург-Умид захватил не только цитадель, но и расположенный здесь дворец Ибн-Аммара, поразивший своей роскошью даже видавшего виды аль-Барзани. Триполи недаром считался едва ли не самым богатым городом Востока. А эмир аль-Мольк ибн Аммар отнюдь не страдал излишней скромностью. Его резиденция состояла из трех огромных зданий, примыкающих друг к другу, и была окружена пышным фруктовым садом. Сейчас этот сад был завален трупами, похоже мамелюки и нукеры красавицы Халиды, захваченные врасплох ассасинами Бузург-Умида, именно здесь пытались оказать им ожесточенное сопротивление. И поплатились жизнями за свою горячность. Убитые лежали не только в саду, но и на лестницах дворца, где теперь хозяйничали победители, хватая все ценное, что попадалось под руку. К счастью, грабитель опознали аль-Саббаха и препроводили его вместе с немногочисленной свитой в личные покои эмира, где находились главари удавшегося мятежа. Саббах, разъяренный творившимися вокруг бесчинствами, уже готов был обрушить гневные слова на голову Бузург-Умида, но не обнаружил кади в зале, расписанном строками из Корана. Здесь распоряжались незнакомые беку люди в темной одежде, в которых он без труда опознал иудеев. Тем не менее, присмотревшись попристальней, Саббах опознал в одном из почтенных торговцев нотария Никодима. Этого византийца, невесть почему притворяющегося евреем, бек встречал в окружении Бузург-Умида и считал лазиком ассасинов. Хотя не исключено, что он ошибался на его счет.

– Где кади? – спросил Саббах у Никодима.

Византиец молча кивнул на ближайшие двери, густо покрытые позолотой, из-за которых доносились приглушенные женские крики. Саббах похолодел и затравленно покосился на адмирала, но почтенный Барзани не собирался мешать чужому шумному досугу. И, наверное, он был прав. Бузург-Умид мстил несчастной женщине за предательство и за гибель своих соратников, а потому вырвать ее из рук кади ассасинов мог разве что сам Аллах.

– Где казна? – спросил бек, морщась как от зубной боли.

– Казна эмира цела, – успокоил его Никодим. – Рабби Иаков выставил у дверей хранилища караул из преданных и надежных людей.

Саббах скосил глаза на седовласого иудея, застывшего в почтительной позе, и благосклонно кивнул ему головой. Конечно, разорение эмирского дворца дело предосудительное, но если евреям удалось сохранить казну, то взыска за разбой бек с них чинить не будет. Наоборот сделает все возможное, чтобы наладить с рабби хорошие отношения. Арабы и иудеи в Триполи всегда жили в мире и согласии, и Саббах не собирался менять этот сложившийся за десятилетия порядок вещей.

– Халиф аль-Амир назначил меня правителем города Триполи, – произнес бек, гордо вскидывая голову. – Надеюсь, никто не станет оспаривать волю наместника Аллаха.

– Мы ждем твоих указаний, кади аль-Саббах, – мягко произнес рабби Иаков.

– Надо убрать трупы, – поморщился бек.

– Дворец будет приведен в порядок уже к утру следующего дня, – заверил нового правителя Иаков. – А пока я предлагаю вам, беки, воспользоваться нашим гостеприимством.

Вопли за дверью сменились визгом и хрипами. Похоже, Бузург-Умид перешел все разумные пределы в своем неуемном желании отомстить Халиде. Саббах многое повидал в этой жизни, но подобная жестокость его покоробила, и он поспешил принять приглашение еврея, дабы больше не слышать крики жертвы обезумевшего ассасина.

Саббах понятия не имел, кому принадлежит дворец, куда привел его рабби Иаков, но судя по убранству, его хозяин был все-таки арабом, а не иудеем. Не исключено, что дворцом владел один из беков, сторонников Халиды, а теперь усадьба перешла в руки победителей со всем своим содержимым, движимым и недвижимым. Во всяком случае, слуг в этом здании хватало, хороших поваров тоже. Вино к столу не подавалось, но аль-Барзани успел-таки где-то приложиться к запретному напитку и по этому случаю пришел в воинственное настроение. К счастью, воинственность флотоводца распространялась не на торговцев, почтительно внимавших его разглагольствованиям, и не на молчаливого Саббаха, а исключительно на пизанцев, давно уже досаждавших беку своей наглостью. Барзани вслух пожалел о том, что упустил большую часть пизанских галер, которые обратились в позорное бегство при виде его победоносного флота.

– Они недалеко бежали, – вздохнул Никодим, каким-то образом затесавшийся в свиту нового кади. – Покойный граф Тулузский отдал пизанцам половину Джебайла, в награду за оказанные услуги.

– Я обещал визирю аль-Афдалю вернуть под власть халифа не только Триполи, но и все порты на Ливанском побережье, – громогласно заявил аль-Барзани. – И сдержу слово. Как только вы разгрузите мои галеры, я немедленно отправлюсь в Джебайл и накажу пизанцев за вероломство.

Торговцы города Триполи отозвались на хвастливые обещания адмирала гулом восхищения и обожания. Эти люди, еще совсем недавно умиравшие от голода, уже думали о грядущих барышах, и Саббах не осуждал их за это. Триполи богател от торговли, а пизанцы были конкурентами как иудейских, так и арабских купцов, привыкших к господству в Средиземном море. И если Каир сумеет отстоять их интересы в борьбе с конкурентами из Европы, то трипольцы станут самыми надежными слугами халифа аль-Амира. Понятны были Саббаху и старания византийца Никодима подлить масла в разгорающийся костер. Друнгарий Кантакузен, обосновавшийся в Латтакии, испытывал немалое давление, как со стороны суши, так и со стороны моря. Разгром пизанского флота стал бы для друнгария воистину даром небес и укрепил бы позиции Византии в Северной Сирии. Перечить Барзани в его стремлении прибрать к рукам порт и город Джебайл, Саббах, естественно, не собирался. Более того, готов был всячески содействовать ему в этом благом начинании. Останься фатимидский флот в Триполи, и новому кади пришлось бы делить власть с самодовольным и вздорным адмиралом, а ему вполне хватало забот с ассасинами Бузург-Умида. Саббах много бы дал, чтобы кади ассасинов, совсем недавно считавшийся его союзником и другом, убрался бы куда-нибудь подальше. Но, к сожалению, у Бузург-Умида были совсем иные планы.

Пизанский флот вернулся в порт Джебайла в сильно потрепанном виде. Благородный Симон сошел на берег чернее тучи и, и, не отвечая на вопросы земляков, толпившихся на пристани, отправился в свою резиденцию. Пизанцы выторговали у покойного Раймунда Тулузского несколько городских кварталов и добрую половину пристани, но цитадель осторожный граф оставил за собой. После смерти Сен-Жилля в цитадели обосновался шевалье де Пейн, назначенный сюда то ли по воле графа Серданского, то ли вопреки ей. В последние месяцы разлад в стане провансальцев усилился настолько, что готов был перерасти в настоящую междоусобицу. Часть из них горой стояла за графа Гильома, племянника покойного Раймунда, другие во главе с шевалье де Сент-Омером ратовали за сына и наследника Сен-Жилля, находившегося в далекой Тулузе. Благородного Симона раздражали бесконечные свары между провансальскими баронами и шевалье, но, к сожалению, его мнение не интересовало ни графа Серданского, отсиживающегося в Мон-Пелери, ни Годфруа де Сент-Омера, управляющего Тортосой, ни даже Гуго де Пейна, сохраняющего, похоже, нейтралитет. К сожалению, Симон вынужден был делить власть в Джебайле не только с Гуго, но и с Венцелином фон Рюстовым, на которого у пизанцев имелся давний и острый зуб. Венцелин владел третью джебайльской пристани и несколькими кварталами в южной части города. Падре Себастиан, остроносый, худенький и бесконечно надоедливый человек, прожужжал Симону все уши по поводу надменного руса, не желающего считаться с пизанцами. Симон давно бы уже выбросил клирика из своего дворца, но, увы, Себастиан был посланцем патриарха Даимберта и защищал в Джебайле его интересы. Этот серенький мышонок с маленькими круглыми глазками, которого адмирал поначалу не брал в расчет, сумел найти общий язык с представителями торговых домов Пизы, которые прочно обосновались на чужой земле под крылышком адмирала и теперь пытались навязать ему свою волю. Конечно, флот снарядили богатые пизанские купцы, но командовал-то им Симон. Это он помог Сен-Жиллю захватить город с удобной гаванью. Казалось бы, пользуйтесь плодами чужих трудов и благодарите Господа за то, что он послал вам даровитого флотоводца, сумевшего отстоять интересы города Пизы в чужих землях, так ведь нет, эти плебеи так и норовят куснуть благородного человека, чей род уходит корнями в эпоху Великого Рима.

– В городе должен быть один хозяин, – неожиданно произнес кругленький как головка сыра человек, стывший в почтительной позе перед впавшим в задумчивость Симоном.

Портного Андроника рекомендовала адмиралу благородная Жозефина, супруга шевалье де Мондидье, к коей Симон имел сердечную слабость. Именно поэтому армянину позволялось многое, но далеко не все, о чем ему следовало бы помнить днем и ночью. Пизанец едва ли не на две головы превосходил портного в росте и был гораздо шире в плечах, а его огромный кулак вполне мог отправить на тот свет здоровенного быка, не говоря уже человеке. И, тем не менее, Андроник не испугался. Он даже не изменил почтительной позы, несмотря на явную угрозу своему здоровью. Симона хладнокровие портного удивило и даже позабавило.

– Пелиссон готов? – спросил адмирал, возвращаясь в покинутое кресло.

– Готов, – кивнул Андроник, – но, к сожалению, стоимость его возросла втрое.

– Издеваешься? – полюбопытствовал Симон.

– К сожалению, не я устанавливаю цену на меха, – печально вздохнул портной. – Жадность русов воистину не знает пределов.

– И наглость тоже, – буркнул адмирал.

– Вот я и говорю, будь ты, благородный Симон, единственным правителем в городе, Жозефине не пришлось бы лить слезы. Ты бы видел пелиссон благородной Марьицы, шевалье! Это же чудо, а не пелиссон. Одних горностаев на него пошло никак не менее десяти штук. А рядом стоит несчастная Жозефина в мехах, истертых еще до начала крестового похода.